6
В эту ночь Широкая Виска не спала. В обнесенных глухими заборами купеческих домах шло веселье. Неистово орали цветастые граммофонные трубы, наяривали гармоники, визжали бабы, дородные купцы утробным смехом покрывали этот визг, матерились, плевались и целовались взасос.
А по деревне из избы в избу полз тревожный слух. В полночь арестованных будут казнить. Говорят, на реке прорубь сделали... Люди, крестясь, запирали плотней двери, лезли на полати, под одеяло. Не приведи бог, попадешься ещё...
К полночи в богатых домах пиршество достигло предела. Зазвенели стекла в рамах, загрохотали столы и горки с посудой. Тогда-то и раздалась команда вывести красных на реку. Толпа пьяных окружила арестованных. Посыпались угрозы, насмешки, издевательства. В рваной рубахе, с открытой головой, Николай шел в толпе арестованных, вздрагивая от ударов пурги. Снежная тропа вела к реке. Вот песчаный голый косогор, выдутый ветрами. Вот прибрежная наледь, черная в потемках. А дальше ледяная равнина, припорошенная снегом. И там, в студеной мгле, оловянное пятно проруби...
С криком и гиканьем налетели невидимые во мгле оленьи упряжки. Никто не мог понять, что произошло. Конвоиры разлетелись в стороны. Арестанты оказались на нартах. И упряжки исчезли, растаяли среди безбрежных снегов.
Всю ночь и весь день почти без отдыха мчались упряжки. Они пересекли полдесятка рек, обогнули множество сопок, миновали тундру, скрылись на лесных тропах.
На вторую ночь остановились у кущника — охотничьей избушки, запушенной со всех сторон рыхлым снегом. Здесь беглецы могли считать себя в безопасности. Развели очаг. Нары застелили оленьими шкурами. Спасенных уложили рядком. Николай был без сознания. Плохо себя чувствовали другие двое. Лишь один оказался крепче всех. Светлобородый, коренастый, он сам слез с саней, зашел в избушку, закурил и только тогда проговорил:
— Спасибо, други. Теперь, кажись, не придется купаться...
Ясовей узнал в нём Михаилу Голубкова.
— Что глядишь? Приятеля встретил? — добродушно улыбнулся тот Ясовею.
— Так ведь и верно, приятеля, Михайло Степанович. Не узнаете, что ли?
Голубков всмотрелся, отмахивая дым.
— Вроде и признаю. Хосеев сын будто? Совсем уж взрослым стал. Растут молодые...
7
Пока стадо Сядей-Ига шло по ягельникам о край лабты, Хабевко, старший среди Сядеевых пастухов, выехал далеко вперёд. Он искал новые ягельники, чтобы окружить их своей полозницей и тем оградить от посяганий других оленеводов. Толстый и неуклюжий, с мясистыми щеками и малюсенькими глазками на плоском, лишенном бровей лице, закутанный поверх малицы в облыселый совик, он, будто оправдывая свое имя, действительно был похож на куропатку, особенно когда взмахивал руками, погоняя оленей. День стоял тихий, морозный. Наст звенел под оленьими копытами. Хабевко изредка останавливал упряжку, разрывал снег и, обнаружив ягель, удовлетворенно чмокал губами. Везет хозяину, шибко везет. Другие маются, рыщут по тундре в поисках ягельных мест, а Сядеево стадо без корму не живет. Это, конечно, не случайно. Так происходит потому, что у Сядей-Ига есть он, Хабевко. У, он землю знает! Пусть спросит кто угодно, где искать богатые пастбища, Хабевко сразу укажет. И не ошибется. Недаром хозяин так дорожит опытным пастухом: каждый год трех оленей дает сверх обычной платы и чарку подносит. Потому так и старается Хабевко, не ленится. Другой бы на его месте не стал делать столько лунок, чтобы узнать, где ягель. Хабевко не жалеет сил. А что он около каждой лунки лежит, отдыхает всласть, того не стоит говорить, ведь хозяин об этом не знает. Полежать в тихую погоду у снежного бугорка хорошо, неплохо и вздремнуть при случае...
— Думаю, какая большая куропатка в снег зарылась... Вставай, Хабевко, выспался.
Ясовей тормошит разморившегося Хабевку концом хорея, а тот отмахивается спросонок, ворчит. Встает нехотя, зевает, будто весь мир хочет проглотить. С усилием разлепив глаза, узнает Ясовея.
— Ты куда ездил? Долго тебя не видать.
— Сядееву пушнину Саулову возил.
— Чаркой угостил Саулов?
— А как же!
— Хорошо. Мне бы попробовать. Давно огненная вода во рту не бывала, — Хабевко сладостно морщится, будто хлебнул огненной воды. — Ты не везешь?
Хабевковы глаза ощупывают Ясовея, его сани.
— Нет не везу, Хабевко. Все выпил сам — не догадался, что ты мне навстречу попадешься. Куда же ты едешь?
— Ягель ищу. Хозяин послал вперед ягельное место узнать, полозницей окружить. Всё сделал. Нынче на всю зиму оленям корм будет. Во куда уходит моя полозница...
Хабевко обвел рукой пространство, по которому вился след его саней. Ясовей, прищурясь, поглядел вдаль.
— Хорошо ты, Хабевко, хозяину служишь. Без тебя бы он совсем пропал. Где ещё такого пастуха найти?
Хабевко доволен. От удовольствия он раздувает щеки, задирает свой малюсенький носик, похожий на пуговку.
— Старайся, Хабевко, — говорит Ясовей, наматывая вожжу на рукав. — Старайся, наградит тебя Сядей-Иг... копытом от сустуйного оленя. Он дураков любит.
Ошалело смотрит Хабевко вслед удаляющейся упряжке, не в состоянии сразу уразуметь сказанного.
— Каких дураков? Каким копытом? — бормочет он.
Ясовей погоняет оленей, словно он хочет быстрее умчаться от этого толстощекого карапуза в облезлом совике. И когда он оглядывается, то видит только чуть заметную серую точку. Вскоре и она исчезает, теряется в голубом мерцании снегов.
8
Ясовей пересекает лабту, едет по закрайкам болот. Тут малооленные со своими стадами. К ним спешит Ясовей, чтобы сказать: «Не слушайте Сядей-Ига, гоните стада на ягельники, это слово Совета...» Вот и чумы. Тонкий дымок вьется над ними. В кружке около саней сидят оленеводы. Думают невеселую думу. Как жить? Как спасти от бескормицы оленей? Погибнут стада — и людям гибель. Приезд Ясовея даже не заставил унылых людей поднять головы. Что он скажет, что он может посоветовать, безоленный! Ему лучше, чем им, у него не падут от бескормицы олени. Ясовей понимает их, не тревожит расспросами, садится с краю. Помолчав, оленеводы продолжают прерванный разговор.
— Один выход — уйти за Печору, на Большую землю.
— Там для вас, небось, ягельники приготовлены, приходите только, давно вас ждут...
— Хоть за Печору, хоть в усть-цилемские леса — одна клюква-ягода. На своей Малой земле не можем хороших пастбищ найти. Там найдем ли?
— Вот выгнать стада на ягельную тропу впереди Сядеева стада, да и делу конец. Не он эти ягельники растил. Почему только его стадам жиреть, нашим тощать? От Совета слово не такое было...
— Сядей сказал, что Совет без него ничего не значит. Старое время опять вернулось...
— Тадибей слово Нума сказал. Забыли? Против Нума что поделаешь.
— Легок он на помине, тадибей...
Верно, из-за чумов показалась фигура Холиманки. Он подошел к оленеводам, сбросил совик.
— Ясный день вам, оленеводы, прибыль вашим стадам.
Ненцы ответили недружно, вразнобой:
— Садись, Холиманко. В наших стадах прибыль известна: сегодня один олень сустуйный, завтра будет два...
— Погибать нам скоро всем...
Тут вскочил Ясовей. Глаза его горели.
— Будет вам выть голодными волками! Нытьем да вытьем оленей не накормишь. Надо идти на ягельники впереди Сядеева стада. Он не покупал земли. И неправда, что Совет под тобоком Сядей-Ига. Оленщик думает — старые порядки в тундру вернулись, раз на Печоре интервенция...
Услышав опять то же чужое хитрое слово, которое говорил Сядей-Иг, оленеводы беспокойно запереговаривались.
— Спорить с Сядей-Игом нам не под силу...
— Сам Нум сказал, что ягельная земля Сядея...
— А может, если попросить ещё, пустит хоть рядом идти...
— Просить у Сядея милости, всё равно, что выжимать из камня воду.
Холиманко заливисто захохотал.