В зале было тихо — слушали внимательно. Это внимание подбодряло Манзадея. Голос его окреп и дребезжал уже меньше. Песня лилась легче и свободнее.
— От, дельной... Ну, дельной, — одобрительно крякнул Вынукан, забравшийся на сцену к самому столу, и, подмигнув, добавил: — Не хуже меня...
В зале раздался смех. Манзадей покосился на старика.
— Продолжать дальше или на этом закончить? — сурово спросил он.
— Дальше, дальше что было?
— Дальше было вот что:
Галина Васильевна сидела среди ненецких женщин, тесно зажатая со всех сторон, и слушала сказку Манзадея, хотя понимала плохо, из пятого в десятое. Её соседки живо и непосредственно реагировали на всё, что происходило с героями повествования. Особенно они оживились, когда начался разговор невесты с умчавшим её в свой чум возлюбленным. А последние слова невесты привели их в полный восторг. Казалось, деревянные стены рассыплются от всплеска ладоней, топота ног и криков сотен людей. Галина Васильевна встала, пробралась к стенке, поднялась на скамейку, чтобы лучше увидеть зал, разыскать Ясовея с Нюдей. Слышали ли они эту песню?
2
Сядей-Иг, Холиманко, Лагей и Куроптев в разное время и разными дорогами тоже приехали на празднество. Сядей-Иг поставил оленей на вязку и пошел в землянку, вырытую в косогоре на Кармановом мысу. Там жил его старый приятель бывший купец Саулов, отощавший, как старый олень в весеннюю бескормицу. Саулов зажевал губами, встречая гостя. С трудом спустил с полатей пузатый бочонок и отвернул медный позеленевший кран. В кружку побежала белая, как молоко, жидкость.
— Они празднуют и мы тоже, — протянул он Сядею кружку. — Держи.
Сядей-Иг жадно хлебнул с мороза. Терпкий и острый напиток опалил рот. Сядей довольно покрутил головой.
— Злой, лешой...
Саулов захохотал.
— Даже тебя, старого тюленя, пронял. Видать, отменно хорош...
Он пил медленно, крякал и, выпив, разглаживал грудь костлявым кулачком.
— Царское питье, так и распаляет...
Охмелев, он закуражился.
— Ты, Сядей, знаешь, с кем сидишь? Первостатейным купцом был Саулов на Печоре... Бывало...
Он ходил по щелястому полу землянки тощий, невзрачный, в линялой, прорванной на локтях рубахе, подпоясанной обрывком какой-то веревки, глазки его слезились, а губы всё жевали и жевали. Он всхлипнул, вытер под носом рукавом и стал цедить в кружку.
— Одно вот утешение осталось... Квасок... Давай вытянем ещё...
Сядей-Ига развезло с первой кружки. Он пытался встать на ноги и никак не мог, цеплялся за лавку непослушными пальцами. Вторая свалила его. Лежа на полу головой к порогу, он дребезжащим голосом пел. Дикие и невнятные звуки вырывались из его беззубого рта. Только и можно было разобрать бесконечно повторяющийся припев: Сядей-вадей, э-э-эй! Саулов постоял, сокрушенно склонив голову набок, плюнул и полез, срываясь ногой с приступка, на печку. Тусклая лампа с разбитым и заклеенным бумагой стеклом покачнулась на столе и прислонилась стеклом к стене. Он не обратил на это внимания.
Когда Куроптев открыл дверь землянки, на него пахнуло едким смрадом. Стена, оклеенная газетой, шаяла.
— Эй, вы, купцы, — заорал Куроптев, — не задохнулись ещё?
Саулов заворочался на полатях, разразился кашлем. Сядей-Иг лежал без движения, раскинув руки, и храпел. Куроптев отставил лампу, схватил ведро с помоями, плеснул на стену. В пазу зашипело, дым перемешался с паром.
— Ну, вставайте, гости приехали. — Куроптев ногой растолкал Сядей-Ига. Тот сел и бессмысленными глазами уставился на приезжих. Саулов спустил голые ноги с полатей и так сидел, заливисто кашляя. Куроптев бесцеремонно пытался растормошить его.
— Слезай, слезай, хозяин, не задерживай гостей... — Но так и не добившись просветления хозяина, махнул рукой. — Ладно, к лешему их. Давай, Лагей, хозяйничать сами, — сказал он и потряс бочонок, определяя, есть ли в нем содержимое. — Ого, ещё много! Пей, Лагей...
Лагей, держа кружку, глазом косил на Сядей-Ига. Сколько лет прошло, а обида никак не забывалась. И сейчас некогда оскорбленный жених искал слова, чтобы побольнее уколоть отца сбежавшей в день свадьбы невесты. Этому помог ударивший в голову хмель.
— Ты что тут сидишь, Сядей? — задал он невинный вопрос.
Не совсем ещё очухавшийся после короткого сна Сядей-Иг что-то невнятно пробурчал, вроде того, что сел, мол, и сижу.
— Не там сидишь. Шел бы туда, в пре-зи-ди-ум, вместе с зятем садился бы...
Попал в точку. Сядея взорвало. Он попытался встать, но смог только подняться на четвереньки и так и стоял, брызгая слюной из беззубого рта. Грязный, измятый, с лицом, перекошенным злобой, он был похож на диковинного зверя. Лагей захохотал.
— Рычи, рычи, не испугаешь... Доконал тебя зятек-то... Ишь что осталось от первого в тундре оленщика... Гнилые клыки да клочья вонючей шерсти.
Сядей с трудом поднялся, сделал два неверных шага к столу, пошатнулся, ткнулся на лавку и, обхватив её обеими руками, всхлипнул. Куроптев толкнул Лагея в бок.
— Будет тебе! Гляди, до чего довел... Смеешься над стариком, а и самому в пору плакать.
— Почто мне плакать? — выпятил Лагей сияющую грудь.
— Да скоро отфорсишься. Много ли оленей-то осталось? Гляди, и все разбегутся...
Тут пришла очередь скиснуть Лагею. Он навалился на стол, разлив брагу из кружки, и уставился на Куроптева пьяными глазами, в которых перемешались страх и ярость.
Куроптев ухмылялся, наматывая на палец рыжую бороду.
— Чего так смотришь? Правду говорю. Сядея в корень разорили, и тебе недолго жить осталось...
— Мне? Житья?.. Кто... не дает мне житья?
— Да хоть тот же Ясовей.
— Ясовей?!
Лагей поднялся, со всего маху грохнул кружкой о стол. Она разлетелась вдребезги. Куроптева обдало брагой.
— Храбрец заяц, пока Нултанко спит...
— Ты, Куроптев, молчи, молчи! Ты Лагея не знаешь...
— Знаю — Саулову убыток сделал, кружку разбил... Экой герой!
Лагей дико взглянув на Куроптева, шагнул из-за стола, пошел к двери.
3
Молодежь танцевала. Было очень весело смотреть, как неумело, но старательно кружились в танце безусые ненцы в городских костюмах, но в пимах, подвязанных лазоревыми плетышками, с русскими девушками в легких туфельках, а ненецкие девушки в белых паницах, с пылающими щеками, с озорным блеском черных глаз, кокетливо приклонялись к плечам своих русских кавалеров.
— Пойдем, Нюдя, потанцуем, — сказал Ясовей, беря жену под руку.
— Не научил, а приглашаешь, — ответила она.