В кафе Ченчи вскочил на ноги и спустя некоторое время вернулся к машине. Состояние его было не лучше, чем прежде. Я открыл заднюю дверь и помог ему сесть в машину.
– Он говорит, – Ченчи глубоко вздохнул, – он говорит, что где-то у дороги между Мазарой и Кастелоро есть часовня. Говорит, мы уже дважды ее проезжали... но я не заметил...
Я кивнул:
– Я видел ее.
Я закрыл дверь и сел на свое место.
– Тогда хорошо, – сказал Ченчи. – Он велит положить коробку за часовней и уезжать.
– Хорошо, – с облегчением сказал я. – Дело сделано.
– Но Алисия... – застонал он. – Я спросил его, когда они освободят Алисию, а он не ответил, просто положил трубку...
Я завел мотор и снова поехал к Кастелоро.
– Потерпите, – утешал его я. – Им еще деньги надо пересчитать. Исследовать их на предмет меток. Может, после последнего случая им нужно оставить деньги немного полежать, чтобы понаблюдать, не следит ли кто за ними по сигналу. Они не отпустят Алисию, пока не удостоверятся в собственной безопасности, так что, боюсь, придется подождать. Запаситесь терпением.
Он тяжело вздохнул и застонал.
– Но они ведь отпустят ее... я же заплатил... они ведь отпустят ее?
Он отчаянно жаждал от меня утешения, и я грубовато ответил:
– Да. – Они отпустят ее, думал я, если будут удовлетворены выкупом, если не случится чего-нибудь непредвиденного, если они не психи и если Алисия не видела их лиц.
Милях в десяти от перекрестка, у кукурузного поля, стояла простая каменная придорожная часовенка – всего-то навсего стена высотой футов пять и шириной три, с выветренной статуей мадонны в фут вышиной в нише на фасаде, с поднятой в благословении рукой. Дожди смыли почти всю лазурь с ее плаща, вандалы отбили ей кончик носа, но у ее ног лежали засохшие веночки, а кто-то положил к ее стопам еще и конфеты. Дорога, по которой мы ехали, казалась пустынной и тянулась прямо как стрела. Тут не было ни лесов, ни укрытий, ни препятствий. Нас наверняка было видно за много миль.
Ченчи стоял и смотрел, как я открываю багажник, вынимаю коробку и кладу ее позади часовенки. Коробка была достаточно вместительной – как раз для всего выкупа. Она стояла на пыльной земле, четырехугольная, коричневая, обыкновенная, перевязанная толстой бечевкой, чтобы было легче нести, весело расцвеченная красными наклейками. Почти миллион фунтов. Дом в Миконосе, коллекция табакерок, драгоценности его покойной жены, постоянный доход от оливковой плантации.
Ченчи несколько мгновений тупо смотрел на коробку, затем мы оба вернулись в машину. Я развернулся и поехал прочь.
Глава 4
Остаток субботы и все воскресенье Ченчи слонялся по своему имению, запоем пил бренди и худел на глазах.
Илария, в знак молчаливого протеста, как обычно, отправилась в теннисный клуб. Луиза, ее тетушка, перемещалась по дому, словно несомое ветром облачко, трогая то одну вещь, то другую, словно хотела удостовериться, все ли на месте.
Я съездил в Болонью, отослал пленки, вымыл машину. Лоренцо по-прежнему был на грани смерти и дышал с помощью аппарата, а на бедной пригородной улочке два похитителя все так же сидели, забаррикадировавшись, в квартире на третьем этаже. Обе стороны вели переговоры, но дело не двигалось, разве что передали молоко ребенку и хлеб и сосиски для остальных.
Воскресным вечером в библиотеку, где мы смотрели новости по телевизору, пришла Илария. Судя по репортажу, на той улице все было по-прежнему, разве только рассосалась толпа, обескураженная отсутствием зрелища, да стало поменьше народу в попугайской форме. Этот телерепортаж был уже простым поверхностным повтором.
– Вы думаете, они отпустят ее? – спросила Илария, когда сюжет сменился и на экране появились какие-то политики.
– Да.
– Когда?
– Не могу сказать.
– Положим, они скажут карабинерам, что не освободят ее, пока они не отпустят тех, в квартире? Вдруг выкуп окажется недостаточным?
Я бросил на нее взгляд. Она не старалась напугать нас – просто спрашивала с каким-то нездоровым интересом, будто в этом деле ее больше ничего не интересовало. На лице ее было неподдельное спокойствие. Казалось, ей действительно все равно.
– Утром я говорил с Энрико Пучинелли, – сказал я. – Пока бандиты ничего такого не заявляли.
Она слегка фыркнула носом, переключила телевизор на трансляцию теннисного матча и села смотреть.
– Поймите, я не сука какая-нибудь, – вдруг сказала она. – Но что я могу поделать, если меня, как всех остальных, не тянет пасть на колени и лобызать землю, по которой она ступала?
– А шесть недель – многовато, чтобы постоянно рвать на себе волосы, так?
– Господи, – сказала она, – а вы соображаете! И не надо думать, что меня не радует ваше присутствие. Иначе папа опирался бы не на вас, а на меня, и в конце концов я послала бы его.
– Нет.
– Да.
Она не отрывалась от экрана.
– А как бы повели себя вы, если бы у вас был сын, а его похитили бы?
– спросил я.
Она окинула меня взглядом.
– Ах вы, педик добродетельный, – буркнула она. Я слегка усмехнулся.
Она решительно вернулась к теннису, но где сейчас витают ее мысли, я не мог сказать.
Илария прекрасно говорила по-английски. Алисия, как мне сказали, тоже – благодаря заботам вдовы-англичанки, которая много лет вела хозяйство Ченчи после смерти их матери. Луиза, Илария и Алисия теперь распределили обязанности между собой, и повариха в отчаянии жаловалась мне, что с тех пор, как милая миссис Блэкетт уехала к брату в Истбурц, в доме все вверх тормашками.
На другое утро по дороге в офис Ченчи сказал:
– Поворачивайте назад, Эндрю. Отвезите меня домой. Это плохо, но я не могу работать. Я просто буду сидеть и пялиться на стены. Я слышу людей, ноне понимаю, что они говорят. Отвезите меня домой.
– Дома может быть еще хуже, – как бы между прочим заметил я.
– Нет. Поворачивайте.
Я развернулся и поехал назад на виллу. Ченчи позвонил секретарше, чтобы его не ждали.
– Ни о чем, кроме Алисии, думать не могу, – сказал он. – Вспоминаю ее маленькой девочкой, потом школьницей, то, как она училась ездить верхом.
Она всегда была такая хорошенькая, такая маленькая, такая веселая... – Он сглотнул, повернулся и пошел в библиотеку.
Через несколько секунд я услышал звон бутылки об стакан. Через некоторое время я вошел.
– Сыграем в триктрак, – предложил я.
– Сосредоточиться не могу.
– Попытайтесь.
Я вытащил доску и расставил фигурки, но ходы он делал чисто механически и без души. Он не сделал ничего, чтобы воспользоваться моими промахами, и через некоторое время просто уставился в пространство, как не раз уже случалось с ним после того, как мы отвезли выкуп.
Около одиннадцати звонок стоявшего у его руки телефона вывел его из прострации, хотя и не слишком успешно.
– Да? Да, это Ченчи... – Он некоторое время слушал, затем нахмурился и в апатии посмотрел на трубку, прежде чем положить ее на место.
– Что там? – спросил я.
– Не знаю. Ничего особенного. Что-то насчет того, что мое барахло упаковано и что я могу его забрать. Я не понял, о чем речь... он бросил трубку, прежде чем я успел спросить.
Я глубоко вздохнул.
– Ваш телефон все еще прослушивается.
– Да, но... – Он замолк, глаза его округлились. – Вы думаете?
Правда?
– Увидим, – сказал я. – Пока ни на что не надейтесь. Как звучал его голос?
– Грубый. – Он говорил неуверенно. – Не тот, что обычно.
– Ладно... в любом случае попытаемся. Лучше, чем тут сидеть.
– Но где? Он не сказал, где!
– Возможно... возможно, там, где мы оставили выкуп. По логике вещей она там.
Он прямо-таки расцвел надеждой, потому я поспешно сказал:
– Не надейтесь ни на что. Не верьте. Если ее там не окажется, вы не выдержите. Он может иметь в виду, что она где-нибудь еще. Но я думаю, что прежде всего. следует поискать там.