Он попытался взять себя в руки, но лихорадочное возбуждение не проходило. Он побежал через весь дом к черному ходу, где стояла машина – я там ее припарковал. Надев фуражку, я шагом двинулся следом и увидел, что он бешено машет рукой, поторапливая меня. Я флегматично, уселся за руль и подумал, что этот кто-то знал, что Ченчи дома, хотя обычно он в это время у себя в офисе. Может, ему в офисе об этом сказали... или по-прежнему за ним наблюдали. В любом случае я считал, что, пока Алисия не дома, я должен быть шофером до мелочей.
– Скорее, – подгонял меня Ченчи. Я неторопливо выехал из ворот.
– Ради Бога, скорее...
– Мы там будем. Не надейтесь.
– Ничего не могу с собой поделать.
Я ехал быстрее обычного, но ему поездка все равно показалась вечностью. Когда мы подъехали к часовне, его дочери там не оказалось.
– О нет... нет... – прохрипел он. – Я не могу... не могу...
Я с тревогой посмотрел на него, но это было просто горе, не сердечный приступ.
– Ждите, – сказал я, выходя из машины. – Я проверю.
Я обошел часовню, заглянул туда, где мы оставили выкуп, и нашел ее там – без сознания, свернувшуюся клубочком, в сером клеенчатом плаще.
Отцы – странный народ. Остаток дня Паоло Ченчи переполняла не радость за то, что его любимая дочь жива, здорова и без последствий отделалась от наркотического сна, а боязнь того, что пресса узнает, что его дочь была обнаружена практически голой.
– Обещайте, что вы не скажете, Эндрю. Никому. Вообще никому.
– Обещаю.
Он требовал с меня это обещание по меньшей мере раз семь, хотя это вовсе не было обязательно. Если кто и проболтается, так сама Алисия. Его ужасно беспокоило, что на ней не было одежды, особенно когда мы с ним обнаружили, пытаясь ее поднять, что плащ не был одет в рукава и застегнут. Серый покров просто соскользнул с нее.
У нее было тело подростка: гладкая кожа, хрупкие руки и ноги, груди как непроклюнувшиеся почки. Ченчи был слишком растерян, чтобы коснуться ее, и потому я, универсальный советник, просунул ее руки в рукава и получше завернул ее в плащ. Ее было легко нести. Я уложил ее на бок на заднее сиденье, подогнув ей колени и подложив под курчавую голову свой свернутый пиджак. Ченчи сел рядом со мной на переднее сиденье – тогда-то он и начал требовать от меня обещаний. Когда мы подъехали к вилле, он поспешил в дом, выскочил оттуда с одеялом, и я отнес Алисию, благопристойно укутанную, в ее спальню в полакра площадью.
Иларии и Луизы поблизости не наблюдалось. Ченчи отпустил повариху, поскольку она была чересчур разговорчивой, и наконец спросил, заикаясь, не буду ли я любезен переодеть ее, пока не приедет врач. Ведь я уже видел Алисию, сказал он. Я обалдел, но сделал, как он просил.
Я надел Алисии через голову трикотажную голубую рубашку, просунул руки в рукава, одернул подол и подумал о том, что я и сам-то еще не совсем проснулся. Я уложил ее поверх застеленной постели и накрыл до пояса одеялом. Пульс у нее был хороший, четкий, кожа холодная, дышала она легко наверняка ее напичкали снотворным, вот и все.
Ее тонкое лицо было спокойно, расслабленно, длинные ресницы лежали бахромчатыми полулуниями на упругой коже щек. Четкие брови, бледные губы, впалые щеки. Волосы взъерошенные, явно грязные. Пусть поспит, подумал я.
Когда проснется, ей выпадет много беспокойства.
Я спустился вниз и снова застал Ченчи за бренди. На сей раз он пил стоя.
– С ней все в порядке? – спросил он.
– Все. Абсолютно все.
– Прямо чудо.
– Мгм...
Он поставил стакан и заплакал.
– Простите. Не могу сдержаться.
– Это обычное дело.
Он взял платок и высморкался.
– Все родители плачут?
– Да.
Он еще пару раз сморкнулся и спросил:
– Странная у вас жизнь, не так ли?
– Не совсем так.
– Не говорите, что она была раздетой. Обещайте, Эндрю.
– Обещаю.
Я сказал, что мне придется известить Пучинелли о том, что с ней все в порядке. Он тут же забеспокоился и снова потребовал от меня обещания. Я спокойно дал его, поскольку стресс штука странная и возвращение жертвы отнюдь еще не конец тревогам.
К счастью, Пучинелли был на дежурстве, сидел в "Скорой", хотя я скорее всего передал известие прямо подслушивающему устройству.
– Она дома, – кратко сообщил я. – Я на вилле. Она наверху.
– Алисия? – в голосе его звучало недоверие, облегчение, смешанное с подозрением.
– Собственной персоной. Ее напичкали снотворным, но она цела и невредима. Не торопись, она скорее всего еще несколько часов проспит. Как ваша осада?
– Эндрю! – он начал злиться.
– Что происходит?
– Ты приедешь сам?
Короткая пауза. Он как-то сказал мне, что я всегда облекаю предложение в форму вопроса. Думаю, он прав. Внушить мысль, найти решение. Он знал, что телефон прослушивается – сам приказал это сделать – и каждое слово записывается. Он мог догадаться, что у меня есть что сказать ему с глазу на глаз.
– Хорошо, – сказал он. – Приеду.
– У тебя теперь, естественно, появился хороший рычаг, чтобы выковырнуть из квартиры тех двух бандитов, правда? И... м-м-м... когда заберешь выкуп, не привезешь ли ты его прямо сюда? Деньги, конечно же, принадлежат синьору Ченчи.
– Конечно, – сухо отрезал он. – Но это не мне решать.
– Мгм... Ладно. Я, естественно, заснял все банкноты.
Молчание.
– А ты знаешь, что ты сволочь?
– Ну, понимаешь ли, и прежде вещи пропадали из полицейского хранилища.
– Ты оскорбляешь карабинеров! – воскликнул он в искреннем негодовании.
– Ни в коем разе. Полицейские участки – это тебе не банки. Я уверен, что карабинеры были бы рады отделаться от ответственности за охрану таких больших денег.
– Это вещественное доказательство.
– Остальные похитители, между прочим, до сих пор гуляют на свободе и, несомненно, все еще хотят денег. Деньги можно спрятать от них, официально опечатав и поместив в банк по выбору синьора Ченчи.
Молчание.
– Возможно, я сумею это устроить, – жестко, еще не отойдя от обиды, ответил он. – Вне всякого сомнения, мы увидимся на вилле.
Я со скорбной улыбкой положил трубку. Самому-то Пучинелли я доверял, но это не значит, что я автоматически доверяю всем стражам порядка. Особенно в южноамериканских странах – я там несколько раз работал. Там похитители регулярно дают взятки или угрожают полицейским, чтобы те смотрели не туда, куда нужно. Это почти повсеместный обычай. У похитителей нет угрызений совести, они редко бывают милосердны, и многим полицейским приходится выбирать между долгом и безопасностью своих жен и детей.
Не прошло и десяти минут, как Пучинелли перезвонил.
– Я звоню сказать, что тут кое-что продвинулось. Приезжай, если хочешь. Подъезжай на ту улицу с западной стороны, отсюда. Я уверен, что ты понимаешь.
– Спасибо.
Мои партнеры этого не одобрили бы, но я поехал. Я изучал много случаев осад и бывал на лекциях, которые вели люди, участвовавшие в них, но никогда не видел всего своими глазами. Слишком удачный случай, чтобы упустить его. Я переоделся и превратился из шофера-испанца в неприметного зеваку, занял у Ченчи семейный автомобиль и с рекордной скоростью очутился на той болонской улице.
Пучинелли, как всегда, держал слово: пропуск ждал меня у первого же ограждения. Я легко прошел ко все еще стоявшей там "Скорой". Вошел в нее, как и прежде, через ближайшую к тротуару дверь и обнаружил там Пучинелли, инженера и трех человек в штатском.
– Явился, – проворчал он.
– Ты весьма добр.
Он еле заметно улыбнулся мне и представил меня гражданским. Это был человек, который вел переговоры, и два психиатра.
– Эти два господина консультируют нас насчет изменения в психическом состоянии похитителей. – Пучинелли говорил официально, они важно кивали в ответ. – В основном их психическое состояние связано с младенцем, – сказал Пучинелли. – Он много кричит. Вероятно, молоко, которое мы ему передали, еще сильнее расстроило ему желудок.