– А, приятель Алисии. Она где-то там, позади дома. Идем. – Она повела меня за дом, за стойла, и наконец мы вдруг вышли на маленький огороженный паддок, где какая-то девушка ездила на лошади медленным галопом, а другая девушка стояла и наблюдала за ней.
Маленький паддок был словно зажат между задними стенами других конюшен и домов, и травка на нем помнила лучшие дни.
– Надеюсь, вы ей поможете, – напрямик сказала Попси по пути к паддоку. – Я никогда ее такой не видела. Это меня очень беспокоит.
– В смысле? – спросил я.
– Она никогда не бывала такой беззащитной. Вчера она не стала ездить на корде, что всегда делала, когда бывала здесь. Посмотрите-ка на нее сейчас! Она должна быть в седле, а не смотреть, как другая ездит!
– Она что-нибудь рассказывала о том, что с ней случилось? – спросил я.
– Ни слова. Просто весело улыбается и говорит, что все уже позади.
Когда мы подошли поближе, Алисия обернулась и, увидев меня, казалось, вздохнула с облегчением.
– Я боялась, что вы не приедете, – сказала она.
– Нечего было бояться.
Она была в джинсах и клетчатой рубашке, губы подкрашены. После шести недель, проведенных в полумраке, она казалась неестественно бледной. Попси крикнула девушке в седле отвести лошадь в стойло.
– Разве что, дорогая, ты захочешь... – сказала она Алисии. – Ну?
Алисия покачала головой.
– Думаю, завтра.
Говорила она так, словно и вправду намеревалась сделать это завтра, но я заметил, что Попси очень в этом сомневается. Она по-матерински обняла Алисию за плечи и слегка тряхнула ее.
– Дорогая, делай как хочешь. Как насчет того, чтобы дать выпить твоему усталому страннику? – Она обернулась ко мне. – Кофе? Виски? Денатурат?
– Вина, – сказала Алисия. – Я знаю – он это любит.
Мы пошли в дом. Темная старинная мебель, потертые индийские ковры, выцветшая обивка из плотного хлопка, и всюду за окнами лошади.
Попси небрежно налила итальянского вина в граненые хрустальные бокалы и сказала, что, если мы потерпим, она пойдет и приготовит нам бифштекс.
Алисия смотрела ей вслед, пока она не скрылась в кухне, и сказала с неловкой улыбкой:
– Я одни неприятности ей доставляю. Не следовало мне приезжать.
– Вы совершенно не правы и в первом, и во втором случае, – сказал я. – Это же очевидно, что она вам рада.
– Я думала, мне тут будет хорошо... Что все будет по-другому... В смысле, что я буду тут чувствовать себя хорошо.
– Так через некоторое время и будет.
– Меня беспокоит, что я не могу... не могу от всего этого избавиться, – посмотрела она на меня.
– Примерно как от двусторонней пневмонии?
– Это совсем другое, – запротестовала она.
– Шесть недель без солнца, без движения, без приличной еды, на лошадиной дозе снотворного – такой рецепт вряд ли способствует хорошему здоровью.
– Но это... не только... физически...
– А от не физического еще труднее избавиться. – Я отпил немного вина. – А как вы спите?
Она вздрогнула.
– Половину ночи я просто не могу спать. Илария сказала, что мне еще немного надо принимать снотворное, но я не хочу, меня от одной мысли об этом просто тошнит... Но когда я засыпаю... у меня кошмары... я просыпаюсь в холодном поту.
– Может, – бесстрастно сказал я, – вы сходите к .психиатру? Я знаю одного очень хорошего специалиста.
– Нет, – инстинктивно ответила она. – Я не сумасшедшая, я просто... не в порядке.
– Чтобы пойти к доктору, вовсе не надо быть при смерти.
Она покачала головой.
– Я не хочу.
Она села на большую софу, положив ноги на кофейный столик, и вид у нее был встревоженный.
– Я хочу говорить с вами, а не с каким-то психиатром. Вы понимаете, что случилось, а для какого-нибудь врача со стороны это все будет казаться ненормальным. Вы знаете, что я говорю правду, а он все время будет сомневаться, не придумала ли я половину всего, не драматизирую ли я, и будет выискивать способы свалить всю вину на меня. У меня есть приятельница, которая ходила к психиатру... Она говорила мне, что это было странно – когда она сказала, что хочет избавиться от привычки к курению, психиатричка продолжала утверждать, что моя подруга чувствует себя несчастной, поскольку подавляет страсть к собственному отцу. – Она попыталась рассмеяться, но я понял, что она имеет в виду. Психиатры привыкли к извращениям и уверткам пациентов и выискивают их даже в самых простых замечаниях.
– И все же я думаю, что вы легче избавитесь от своих проблем при помощи специалиста, – сказал я.
– Вы и есть специалист.
– Нет.
– Но я же с вами хочу... О, Господи. – Она внезапно осеклась и сконфузилась. – Извините... вы не должны. Глупо как...
– Я этого не говорил. Я говорил... – Я тоже замолчал. Встал, походил, сел на софу рядом с ней, но не касаясь ее. – Я распутаю для вас все узлы, какие смогу, и буду с вами столько, сколько вы захотите. Это я вам обещаю. Для меня это удовольствие, не работа. Но и вы кое-что должны мне пообещать.
– Что? – спросила она, то глядя на меня, то снова отводя глаза.
– Что, если я не принесу вам пользы, вы попытаетесь найти помощь у кого-нибудь еще.
– У психиатра?
– Да.
Она посмотрела на свои туфли.
– Ладно, – ответила она. А я, как и многие психиатры, подумал – не врет ли она?
Бифштексы у Попси вышли сочные и нежные. Алисия съела только половину своей порции.
– Ты должна восстановить силы, милая, – с осуждением сказала Попси.
– Ты так трудилась, чтобы добиться своего положения. Ведь ты не хочешь, чтобы все эти амбициозные мальчишки-жокеи отпихнули тебя, если им выпадет хотя бы полшанса?
– Я звонила Майку, – сказала она. – Сказала... что мне нужно время...
– Дорогая, ты храбрее всех на свете. Если захочешь – ты все сделаешь.
По лицу Алисии было ясно видно, что она сама не знает, хочет ли она чего-либо или нет.
– Кто такой Майк? – спросил я.
– Майк Ноланд, – ответила Попси. – Тренер, на которого она часто работает в Англии. Он живет здесь, в Ламборне, вверх по дороге.
– Он сказал, что понимает, – устало добавила Алисия.
– Да уж, конечно. Кто бы не понял? Но все равно, дорогая, если ты снова хочешь скакать на тех лошадях, ты должна этого добиться.
Она говорила живо, ласково, рассудительно – как добрый и здоровый человек, никогда не бывавший на грани срыва. Алисия вздрогнула. Я неторопливо поднялся и спросил, не помочь ли отнести пустые тарелки на кухню.
– Конечно, – сказала Попси, также вставая, – у меня еще сыр есть.
Хотите?
Алисия сказала, что лошади в субботнюю ночь спят, как и все остальные, но после кофе мы все равно медленно прогулялись по двору, погладив пару-другую животин по голове.
– Я, наверное, за неделю приду в форму, – сказала Алисия. – Как вы думаете?
– Думаю, вам надо попробовать сесть в седло.
– А если я потеряю самообладание?
– Потеряете – найдете.
– Не слишком-то утешительно. – Она рассеянно погладила одну из лошадей по носу, по крайней мере уже не боясь ее зубов. – Вы ездите верхом?
– Нет, – ответил я.
– И... ну... я никогда не бывал на скачках.
– Никогда? – изумилась она.
– Я часто смотрю их по телевизору.
– Это же совсем не то! – Она на миг прижалась щекой к морде лошади.
– Вы не хотели бы пойти посмотреть?
– С вами – с превеликим удовольствием.
Внезапно на ее глаза навернулись слезы, она раздраженно попыталась проморгаться.
– Видите, – сказала она, – так всегда, одно доброе слово... и что-то внутри меня тает. Я пытаюсь... я честно пытаюсь вести себя пристойно, но понимаю, что я просто ломаю комедию... что под всем этим бездна... и оттуда является всякое, вроде плача без причины, как сейчас.
– Ваша сцена, – сказал я, – достойна "Оскара".
Она сглотнула комок в горле, шмыгнула носом и смахнула слезы.