— Вы еще спрашиваете?
— Ну конечно.
— Как будто вы не знаете, как «они» мстят! Мне рассказывала приятельница. Бритвой! На глазах у всех. Да, да! И не говорите мне ничего! — поспешно воскликнула она, видя, что Виталий собирается возразить. — Вам надо найти! А о людях вы не думаете. Так вот, я принципиально не вмешиваюсь в подобные дела. И детям не позволяю. Да, да! Я вот недавно видела, как один залез в карман. И я немедленно вышла из троллейбуса. Немедленно! И не боюсь в этом признаться.
— Но, Раиса Павловна, — проговорил ошеломленный Виталий, — ваш гражданский долг…
— Мой гражданский долг, — снова непререкаемым тоном перебила она его, — воспитывать честных людей, а не ловить жуликов. Кстати, нынешняя литература далеко не всегда нам помогает в этом. Эти ужасные книги о шпионах, о жуликах. Эти «звездные» мальчики… Впрочем, вас все это, вероятно, не волнует.
— Нет, меня это волнует! — вспыхнул Виталий. — Это же касается моей работы. А она полезна, она нужна. О ней надо писать!
— Я вашей работы не касаюсь. Но и вы… В общем, — сухо прервала сама себя Раиса Павловна, — здесь этот разговор неуместен. У вас есть еще ко мне вопросы, или я свободна?
— Вы свободны.
Раиса Павловна, поджав губы, встала. У самых дверей она повернулась к Виталию и холодно сказала:
— Там, в коридоре, дожидается какой-то мальчик. Неужели вы его тоже будете втягивать в свои дела? Это, по-вашему, педагогично?
И, не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты.
Мальчика звали Коля Рощин. Он восторженно смотрел на Виталия и с воодушевлением рассказывал:
— Я туда на спор пошел, с Володькой Белопольским. Школа наша рядом. Он говорит: «Слабо два часа в музее просидеть». А я говорю: «Подумаешь, и больше люди сидят». А он говорит: «То научные работники сидят, а ты и пяти минут не просидишь». Я и пошел. Час сидел!
— Целый час? — рассмеялся Виталий.
Ему было удивительно приятно после трудного разговора со Смурновой болтать с этим вихрастым мальчишкой, в глазах которого он читал неугасимое восхищение и зависть.
— Ага, целый час, — ответил Коля и неожиданно спросил: — А пистолет у вас есть? Какой системы?
Виталий, усмехнувшись, показал ему пистолет, и Коля жадно впился в него глазами.
— Силен! — со вздохом сказал он и с напускной небрежностью добавил: — Мы, между прочим, с Володькой давно решили к вам работать идти. Память усиленно тренируем и наблюдательность.
— Вот я сейчас и проверю твою наблюдательность, — сказал Виталий. — Ты личные вещи Достоевского видел, на столе, под стеклом?
— Ясное дело, видел.
— А портсигар там был?
— Это какой?
— Ну, кожаный такой, старенький.
— А-а… Нет, такого не было.
Виталий насторожился.
— Не было?
— Точно не было. У меня память знаете какая? Я не только за себя, я и за папу и за маму все помню. Как чего потеряют, так меня спрашивают.
…В это время у Игоря Откаленко сидел художник Зернов, невысокий, жилистый, загорелый человек в берете и толстой, спортивного покроя куртке. Он не спеша попыхивал трубкой и раскатисто басил:
— …Работы Ильюшки Глазунова там превосходные, знаете. А вот некоторые великие наши… не того, прямо скажем. Ну, и итальянец там один висит. Вид Петербурга. Но не тот вид, доложу. Жизнерадостный там Петербург, солнечный. Словом, не Достоевского Петербург. Я уж там говорил, менять собираются.
— В котором же часу вы там были?
— Часа эдак в четыре, не раньше.
— Личные вещи писателя видели? — осторожно спросил Откаленко.
— Непременно.
— Среди них портсигар кожаный не заметили?
— Портсигар? Чего не было, того не было. А в чем, собственно, дело?
— Украли его в тот день, — сказал Откаленко и нахмурился.
— Украли?! Ах, сволочи! Убивать! Только убивать! Найдете, а? — Зернов испытующе прищурился.
Взгляд у него был пристальный, цепкий, и Игорь нахмурился еще больше.
— Постараемся.
— Ну, ну. Если чем могу быть полезен — пожалуйста, располагайте, — и, усмехнувшись, неожиданно добавил: — Знаете, у вас интересное лицо. Голубые глаза, черные волосы — любопытный контраст. И линия подбородка. Не попозируете?
— Ну что вы… — улыбнулся Откаленко. — Тут спать некогда, а вы…
— Нет, серьезно, — тряхнул головой Зернов. — Я непременно выставлю ваш портрет.
Откаленко нахмурился.
— Только этого мне не хватало.
…Вечером подводили итоги. До того никто из сотрудников не мог знать, впустую ведет он работу или нет. Только суммировав данные из всех бесед, проведенных за день, можно было надеяться выявить… не преступника, конечно, — об этом никто и не мечтал, а какую-нибудь зацепку, какую-нибудь хотя бы мельчайшую деталь.
— Ну, давайте начинать, — сказал Цветков, — время позднее. Сделаем так. Каждый назовет фамилию, с кем беседовал, время, когда тот был в музее, и видел или не видел тот портсигар. А я буду записывать, — он покосился на Виталия. — И без всякой там лирики чтобы. Время, говорю, позднее.
Цветков выглядел непривычно озабоченным. Хотя обычно мало что можно было прочесть на его широком, грубоватом лице.
Откаленко нагнулся к Виталию и шепнул:
— Кузьмич-то наш, улавливаешь?
— А что такое? — тоже шепотом, не поворачивая головы, спросил Виталий.
Откаленко вздохнул и с сожалением сказал:
— Тундра ты, брат.
В комнату зашел Свиридов, кто-то освободил и подвинул ему стул. Цветков не поднял головы.
Откаленко покосился на Виталия и хитро подмигнул. Тот на всякий случай подмигнул в ответ: еще одной «тундры» зарабатывать не хотелось. Хотя намека он так и не понял.
Вскоре Цветков, опросив последнего из сотрудников, минуту сосредоточенно вглядывался в свои записи, и тут уже на его словно окаменевшем лице никто из присутствующих, даже самые проницательные, прочесть решительно ничего не смогли. Потом Цветков поднял голову и медленно произнес:
— Странное дело. Пожалуй, выявлять новых посетителей музея уже не стоит. Все почему-то замыкается на семье иностранного дипломата.
ГЛАВА 2
ВИТАЛИЙ ЛОСЕВ УЗНАЕТ О КОСОМ
В первый день Лосеву так и не удалось поговорить со Светланой Гориной. Потом Виталий невылазно сидел в Центральной справочной, потом опять, потом целый день беседовал с посетителями музея. И только утром следующего дня, после памятного совещания у Цветкова, он, наконец, снова приехал в музей. Виталий весело поздоровался с девушкой в гардеробе, даже поболтал с ней, потом спросил, здесь ли Горина.
— Тут, тут. Знаете, в самой дальней комнатке. Она как раз сегодня дежурит.
Он прошел через анфиладу маленьких уютных, несмотря на свою «музейность», комнат. В последней из них перед низенькой дверью, в той самой комнате, где стоял письменный стол, он невольно поправил галстук, чуть откашлялся и тут увидел сидевшую на стуле Антонину Степановну. Она приветливо улыбнулась ему, и на полном, минуту назад чуть сонном ее лице появилось какое-то смешанное выражение беспокойства и расположения. Она вдруг сочувственно спросила:
— Ты что, милый, вроде не в себе?
Это было так неожиданно, что Виталий невпопад ответил:
— Нет. Мне просто вот сюда надо.
— Ну, да, конечно, — кивнула головой Антонина Степановна. — Дело ваше такое. Светочка будет рада. Она уже про вас спрашивала.
— Про меня?..
— А как же! Волнениев-то у нас тут сколько!
Совладав с собой, он уже спокойно и весело ответил:
— У нас все равно больше, Антонина Степановна. Да ничего, не жалуемся.
— У вас уж работа, — вздохнула она. — Молоденькие такие, а покою нет.
Виталий постучал и, услышав «войдите», толкнул маленькую дверь.
За столиком, который едва помещался в тесной комнатке, сидела Светлана. На ней был тот же строгий темный костюм. Но на этом сходство с тем образом, который нарисовал себе Виталий, решительно кончалось. Собственно, то был скорее не образ, а лишь некое теплое ощущение внезапной радости от мимолетной встречи. Сейчас перед Виталием была эта девушка, и все в ней восхитило его: и живой взгляд огромных карих глаз, и легкий пушок на щеке, и копна золотистых вьющихся волос, и даже прозрачная слезинка-сережка в маленьком розовом ухе.