В семье Марии и Никифора родилась дочь Оксана. Повзрослев и выйдя замуж, она получила от односельчан кличку Майорша.
Вот эта–то Оксана (далее идут мамины слова) «…вышла замуж за Семена — первого сына бабы Цетки от Махно, старшего брата Ивана горбатого — и родила двойню: мальчика и девочку. Опять же их моя бабушка Фрося на свет принимала. Дети были слабенькие, поэтому девочка вскоре умерла, а сын Александр выжил. Позже Оксана родила Майю, девушку слегка странную… сельскую простушку… Как еще сказать? С детским умом она была. Несчастная наследственность от Махно на Семене сказаться не успела, он погиб на войне в 23 года. А дети его… сама знаешь».
Получается, если Мария была маме родной теткой, то Оксана — двоюродной сестрой. Значит, по отношению ко мне дети Оксаны были троюродными братом и сестрой. Да, я их хорошо знала, прекрасно помню.
Александр Семенович, за которым закрепилось прозвище Заяц, всю жизнь страдал больной печенью, женатым не был, впрочем, как и бабником, детей не оставил. Был он замечательно привлекательным внешне, высоким, стройным, гибким и очень умным, начитанным. А еще он умел смешить людей — рядом с ним все покатывались от хохота. Добродушный его характер, незлобивость привлекали к нему симпатии, земляки его любили.
Будучи в выпускном классе, я перенесла тяжелую болезнь печени, после чего обязана была раз в полгода являться в больницу для обязательного диспансерного осмотра. Однажды мы встретились там с Александром Семеновичем, и он очень участливо отнесся ко мне, долго делился опытом, учил, как с этой болезнью жить, как соблюдать диету. Говорил мягко, убедительно, подбадривающе.
Характерно, что Александр Семенович по причине слабого здоровья всю жизнь работал весьма умеренно, щадяще, словно для вида, а жил безбедно и припеваючи: постоянно лечится на водах, хорошо одевался, ездил по театрам, разборчиво питался, что тоже стоило денег, вообще многое позволял себе. Например, он не стригся у местного парикмахера, а ездил для этого в город, к особенным мастерам, и те из его прекрасных вьющихся волос делали просто загляденье, а не прическу. Он работал на заводе, как и мой отец — вот откуда мое знание этих деталей. Отец рассказывал дома, что в трудовом коллективе образ жизни «этого чудака Зайца» вызывал разговоры. И объяснял их тем, что «хоть и негоже считать чужие деньги, но очень небезынтересно знать, где они берутся».
Конечно, люди, и мы в том числе, знали, кем являются и Александр Семенович, и Иван горбатый, и догадывались об источнике их доходов… Но Александр Семенович за всю жизнь не купил себе даже велосипеда, доживал с матерью в старой хате — иными словами, был в такой большой степени симпатичнее своего родного дядьки, настолько аккуратно жил, так неукоснительно соблюдал во всем меру, так продуманно все говорил и делал, что ему все прощали и ничего не ставили в укор. А Ивана горбатого недолюбливали, хоть тот вообще молчал.
Отец с большой охотой рассказывал о Сашке Зайце, как он его называл, передавал его прибаутки, анекдоты, розыгрыши, побасенки, потому что тот ежедневно придумывал что–то новое, просто искрился заражающим жизнелюбием, доброй шуткой, незлой подначкой. Александр Семенович был заядлым читателем прессы, особенно интересовался политикой, всегда знал основные новости в стране и за рубежом и обязательно комментировал их в коллективе, причем делал это со вкусом, в меру остро, но очень смешно. Отец говорил о нем с теплотой и снисходительностью, что было не характерно для него, далеко не простодушного человека.
Умер Александр Семенович лет пятидесяти от роду.
Помню и Майю — красивую простушку–хохотушку. Пока она взрослела, брат Александр ее очень опекал, оберегал от обидчиков. Потом она уехала жить в Запорожье. К кому поехала и что там делала, не знаю. Иногда на выходные она приезжала в Славгород, а с годами стали поговаривать, что Майя попала то ли в психиатрическую лечебницу, из которой не вышла, то ли в дом инвалидов… Так и пропала где–то… Это случилось еще при жизни ее брата.
Так что Цетка очень лукавила перед моей бабушкой Александрой Сергеевной, когда изображала невинность при обнаружившейся беременности Иваном. Ну… это у них были игры такие женские — в порядочность…
Конечно, власти Цетку дергали, несколько раз вызывали в КГБ на беседы — в Синельниково и даже в Днепропетровск. Не все вопросы она помнила, потому что сидела там растерянная и напуганная. О каких–то, возможно, не хотела рассказывать спустя годы подругам. Но отвечала искренне, без утайки.