- Подходим в порядке старшинства! - крикнул Крюгер.
Отто Штольц поднялся и направился к столику. Следом за ним поднялись и Траум со Брандтем. Только они двинулись к выходу. Подскочил Бреннер, подал им их шинели.
- Благодарю за прекрасный вечер, - сказал Траум Ленцу, когда они проходили мимо него.
Ученый был занят. Он набирал сложную комбинацию клавиш. Вся верхняя поверхность инструмента была усеяна ими. Траум разобрал крючочки рун на клавишах и ничуть не удивился этому.
"Как он ловко управляется", подумал Траум. - "И печатка не мешает ему!"
Серебряная печатка была, надо признать довольно массивной.
Траум подумал, что после ссоры, разразившейся в том числе и по его вине, Ленц сделает вид, что не услышал его. Он попрощался чисто для проформы. Однако Ленц, не отрывая взгляда от своих рун, кивнул и вежливо улыбнулся гауптманну. Ученый исполнил еще один стремительный и беззвучный этюд на своем техномагическом пианино и сказал:
- Готово.
Крюгер, стоявший рядом, только этого и ждал. Он поднял инструмент и убрал его в тяжелый железный ящик. Ленц сложил треногу, на которой крепился инструмент, и тоже убрал ее в ящик. Крюгер захлопнул крышку ящика, навесил на черные петли маленький замочек и закрыл его на ключ.
Траум и Брандт к этому моменту как раз застегнули свои шинели на все пуговицы, надели шапки и старательно замотались неуставными, но такими теплыми шарфами. Какая бы жара не царила здесь, внутри, снаружи их ждала морозная зимняя ночь. У Траума свело зубы при одной мысли об этом. Но герр гауптманн решительно шагнул из теплой комнаты в промозглые, стылые сени.
Крюгер догнал гостей, когда они спускались по ступенькам к выходной двери.
- Как-то вы по-английски уходите... не прощаясь, - сказал он, смеясь.
Но глаза его не смеялись. Цепкий, холодный взгляд остановился на Трауме.
- Все было великолепно, герр оберштурмфюрер, - прижав руку к груди, заверил его тот. - Просто я слишком стар и устал.
- Да ладно, ладно, мы не навязываемся, - хмыкнул Крюгер так добродушно, так по-неуставному, что у Траума отлегло от сердца.
Он твердо знал, что не будет участвовать в том, что сейчас происходит в комнатах номер один и номер два. Но и настроить Крюгера против себя Трауму бы не хотелось. Оберштурмфюрер спустил Ленцу его отвратительную, мальчишескую выходку, по крайней мере, не стал раздувать скандал. Но Траум слишком хорошо разбирался в людях для того, чтобы понимать - таким людям, как Крюгер, смысл слова "прощение" неизвестен.
- Мы выдвинемся завтра утром и больше не побеспокоим вас. Мы, наверное, быстро закончим свои дела и вернемся в часть, - сказал Крюгер. - Нет ли тут у вас какого-нибудь партизанского гнезда, которое нужно было бы выжечь, или что-нибудь еще, в чем мы могли бы вам помочь? - любезно осведомился он.
Траум задумался.
- Километрах в тридцати к северу расположена деревня Точки, - сказал он. - Там обосновались те из партизан, что не ушли в свои лесные лагеря.
- Я вас понял, - сказал Крюгер. - Даже если мы не вернемся, мы должны будем выйти на связь не позже чем через сутки.
Он улыбнулся:
- Из Точек, скорее всего.
И на этот раз он улыбнулся по-настоящему. Блеснули великолепные крупные зубы. Так мог бы улыбнуться тигр, не человек. Улыбка служит высшим приматам для выражения симпатии по совершенно загадочным причинам. Бо́льшая часть животных показывает зубы во всей красе совершенно с другими намерениями.
Траум судорожно сглотнул и кивнул Крюгеру. Брандт толкнул тяжелую, разбухшую от осенней сырости и промороженную дверь. Та неохотно подалась. Траум и его адъютант вышли в ночь.
7 декабря 1941 г, д. Подмышье. 20:05 Завистливый латыш
Айвар Блауманис, командир роты из двадцатой охранной дивизии, поставленной охранять госпиталь в Подмышье, рассчитывал получить приглашение на вечеринку у эсэсовцев. Но он ошибся. Эсэсовцы оказались надменными сволочами. Они позвали на ужин только Траума с адъютантом. Едва стемнело Блауманис, проклиная про себя русские морозы, надменных сволочей и самого себя за нестерпимое любопытство, прокрался к избе, где обосновались гости. Если бы во дворе дома все еще жила собака, она бы выдала его. Но Блауманис сам третьего дня пристрелил голосистую шавку, которая бросалась ему в ноги, пытаясь защитить хозяев. В этом доме жила старуха с тремя разновозрастными дочерьми. Солдаты Блауманиса так истосковались по женскому телу, что им сгодились все, включая старуху. Потом их, конечно, расстреляли. Тела все еще валялись на улице, хотя их и нельзя было увидеть - вчера пошел снег и милосердно скрыл изувеченные тела.