Айвар устроился напротив окна, покрытого инеем. Окна находились довольно высоко, и ему пришлось подкатить один из валявшихся во дворе чурбачок. Кажется, танкисты подкладывали его под катки своего танка, когда делали текущий ремонт и осмотр машины. Чурбачок отчетливо вонял машинным маслом. И был, ко всему прочему, очень скользким.
Айвар отчистил от льда небольшой кусочек окна и припал к нему жадным глазом. Он очень удачно выбрал место для наблюдения. Чуть левее кто-то сидел, загораживая обзор. Айвар с ненавистью отметил, что солдат обнажен по пояс - вот как жарко было в избе эсэсовцев, в то время как люди Айвара мерзли в промозглом сарае. Но здесь ничто не перекрывало ему обзора. Айвар увидел, как пришли и уселись Эрнест Траум со своим адъютантом. Тупая жирная скотина, трусливая и одновременно гордая - вот кем, по мнению Блауманиса, являлся его непосредственный начальник.
Сначала ничего особенного не происходило. Ноги мерзли и все время соскальзывали с чурбачка, Айвару приходилось держаться за наличник для верности. Насмотревшись вдоволь, как Траум беседует с командирами новоприбывших, ест мясо с картошкой и пьет кофе, Айвар заскучал и хотел уже уйти. Но тут Крюгер вывел из тайного закутка девушек. Айвар не поверил своим глазам, и чтобы не упасть, для верности вцепился в наличник.
Айвар бывал в этой избе и знал, что из большой общей комнаты имеются выходы в три маленькие. В двух из них, очевидно, и содержались девушки. И как только эсэсовцам удалось протащить этих баб? Они привезли припасы на большой подводе, и Блауманис внимательно наблюдал за ее разгрузкой. Тогда он еще думал, что эти кадушки с капустой и мешки с мукой - и для латышских солдат тоже.
Горячее дыхание Блауманиса с хрипом вырывалось из его груди. Наличник опасно потрескивал и гнулся. Пар от дыхания оседал наледью на стекле. Блауманис торопливо и нервно стирал его, боясь упустить хоть миг неожиданного зрелища. Изнутри доносились мелодичные звуки. Видимо, девушкам кто-то аккомпанировал в их бесстыдном, безумном танце.
Девушки уже давно ушли. Солдаты стали один за другим подходить к столу и вытаскивать из жестяной банки какие-то бумажки. А Айвар все никак не мог отойти от увиденного. Тут он досадой обнаружил, что пальцы его примерзли к наличнику рамы. Варежки совсем не грели, и до поры Айвар просто держал руки в карманах. Сгоряча он схватился за наличник голой ладонью. Айвар думал, что наличник здесь деревянный, как и в большинстве домов. Но он оказался металлическим.
Айвар злобно зашипел себе под нос. Можно было освободить кисть, и не рискуя шматом мяса из ладони, но для этого надо было позвать на помощь. Постучать в стекло. Признаться, что он подглядывал за эсэсовцами, как школьник - за дамами в женском туалете. Танкисты бы, конечно, вынесли ему теплой воды, полили на руку и помогли выбраться из ловушки, в которую Айвар Блауманис попал по собственной невнимательности.
Но это все происходило бы под веселый смех. Наверняка кто-нибудь сфотографировал бы его...
Айвар закусил губу. С трудом впихнул свободную руку в варежку. Уперся этой рукой в обледенелые бревна сруба с другой стороны окна и дернул примерзшую кисть на себя. Чурбачок словно того и ждал. Он вырвался из-под ног Айвара и, звонко стуча по промерзшей земле, укатился куда-то в темноту.
Айвар обрушился вниз. Он успел отдернуть голову, чтобы не приложиться об стекло, но задел острый край подоконника и пересчитал все бревна в стене дома. Резкая боль прострелила лоб и висок и тут же померкла на фоне пламени, которое вспыхнуло в несчастной левой руке.
Он все-таки отодрал ее от жестяного наличника.
Айвар упал в снег и взвыл. Он услышал, как открылась дверь, и прикусил язык.
За воротник Айвара набился снег и немедленно принялся таять. Из разбитого лица и руки лилась кровь, пятная и до того не слишком чистый, истоптанный снег. Но он молчал и даже не дышал, корчась от боли и унижения.