В этот день он и рассказал отцу Александру одну историю, которую таил в себе все это время, и оказалось, что не зря Сивый мечтал о бабе в сто килограммов и о хорошей жизни после зоны.
— Никому не хотел говорить, а вот вам скажу, — шептал он. — Эти сволочи все равно даже спасибо не скажут. Что так помру собакой, что эдак. А вы может хоть на добрые дела используете. Только никому! А то… — Сивый кинул взгляд на облачение отца Александра — уже потертую рясу. — Прирежут сразу!
Порой его торопливый шепот, словно Сивый боялся не успеть все рассказать до своей смерти, напоминал бред. От него и несло жаром, он горел, как раскаленная печь.
— Место знаю, где золотишко можно хоть горстями собирать, — говорил он. — Случайно журавль в руки сунулся. Когда всеобщая коммерция началась, мы с одним братком нанялись в охрану. Ездили в основном по северу, наш хозяин торговал, а втихаря скупал золотишко. Раз мы с дружком напились, а тут ему на глаза девка местная попала, да не русская, а из этих, с косыми глазами. Если бы наша, русская, он не стал бы ее трогать, а за эту решил, что ничего ему не будет. Короче, парень он здоровый был, никого и ничего не боялся, под мышку и потащил ее. С неделю мы по очереди с ней спали, а потом то ли отец ее, то ли дед нашел нас. А она пьяная: дружок мой каждый день накачивал ее водкой. Она ничего не соображала. Отец просит отдать ее, а дружок шиш, не отдает, говорит, что пока еще не надоела. Короче, тот в ногах валялся, потом стал что-то про золото говорить, где и как, только, мол, отдайте ему девчонку. А дружок ему по зубам. Да что говорить, чукча он и есть чукча, какое к нему может быть отношение?
Сивый долго трясся от очередного приступа кашля, отходил от него, а отец Александр терпеливо ждал, когда он сможет продолжить свой рассказ, ничем не выдавая своего интереса.
— Нам же с детства в анекдотах твердили, что чукчи — не люди, — продолжал Сивый. — В общем, выкинул его дружок из дома, в котором мы жили, а тот через час вернулся и пристрелил его. Меня как раз не было, я за водкой пошел. После этого меня с работы, естественно, поперли, какой я охранник без своего дружка, меня щелчком можно сбить. Но то золотишко я собственными глазами видел. Потом меня по этому делу все равно взяли, нашелся там какой-то защитник у чукчи. Короче, за совращение малолетки меня и приговорили. Я же с ней тоже спал. Дружок у меня добрый был, мы с ним все пополам делили. У меня голова была, у него сила.
— Да ведь как я его найду? — у отца Александра по-прежнему было совершенно спокойное выражение лица, словно речь шла не о золоте, а о чем-то обыденном. — Я и в лесу-то могу потеряться, когда за грибами пойду. Один не хожу.
— Там искать-то нечего, — Сивый опять зашелся в приступе кашля, долго отхаркиваясь в платок. — Там и ребенок найдет, если начертить.
И он, схватив палку, что валялась возле них, начал чертить на земле план.
— Вот город, вот дорога, здесь леспромхозовский поселок, а от него уже совсем рукой подать. Там все просто!
К вечеру он умер. А через неделю из зоны исчез отец Александр.
Было с непривычки ходить не по асфальту, а по лесу, и Кочетков порядочно устал. В мягком мху, покрывающем землю, проваливались ноги, и он пару раз даже падал. Стало жарко, он пожалел о выпитом, теперь коньяк выходил ему боком. Когда Кочетков подошел к первому дому, то присел на кучу бревен передохнуть. Закурил, вспомнил, что в поселке не курят, махнул мысленно рукой на этот запрет. «Еще пока не поселился, — подумал он. — Да и не постоянный я тут житель, а гость, гостю же все разрешено».
— Эй, мужик, брось сигарету, — услышал он за своей спиной.
Повернувшись на голос, Кочетков увидел нацеленное прямо ему в лоб охотничье ружье. И сразу же выполнил просьбу.
— Мне отец Александр нужен, — торопливо сообщил он. — У меня к нему письмо от настоятеля городского храма.
Ружье опустилось стволом в землю, что принесло Кочеткову некоторое облегчение.
— Он всем нужен. Пошли.
Мужик был вполне интеллигентного вида, даже без бороды, хотя Кочетков почему-то представлял себе все мужское население поселка бородатым. Он путал этих поселенцев со старообрядцами, про которых когда-то читал.
Кочетков сразу понял, что стоявший перед ним священник ему знаком. Что где-то когда-то их жизненные пути пересекались. У него была очень цепкая память на лица. И сразу же начал работать вычислительный центр в голове. Встретить знакомого в планы Кочеткова не входило. Да еще тут, среди лесов.
«Черт, где же мы встречались? — мучительно вспоминал он, протягивая письмо отцу Александру. — В городе? Нет». Ему трудно было вспомнить потому, что годы, проведенные в зонах, он автоматически как бы вычеркивал. Да и откуда в зоне мог быть поп? Но ведь был. В тот, в последний раз, когда он сел. Потом уже не сидел. И в этой зоне он провел всего лишь полгода. И все же лицо отца Александра попало в картотеку его памяти, и теперь он рылся на ее полках, надеясь в конце концов выудить оттуда, где он видел этого человека.