Однако ж он не мог высказать свою мысль четко, не мог ее рассказать даже самому себе, потому что хоть Воронов не сомневался в важности ее, хоть и чувствовал себя сейчас самым главным человеком на свете, хоть знал, что мысль его — истина, однако ж понимал, что истина всегда конкретна и поэтому ее нужно одеть в подробности, голая истина — еще не истина, идея вечного двигателя гениальна, однако ж сделать двигатель этот нельзя, и все у Воронова только начинается, и если для важной мысли нужно особое состояние и большое везение, то для подробностей нужны знания, и теперь Воронов чувствовал себя на вершине опыта лечения человеческого сердца, он был уверен, что все, что можно знать о больном сердце до появления его собственной мысли, он, Воронов, знает.
Все так же проводил он свое время, понимая, что его существование значения не имеет, имеет значение лишь его идея, его же существование оправдано лишь тем, что его идею никто не знает и, если пропадет Воронов, пропадет и она.
И поэтому нужно делать зарядку, вовремя есть и гулять, чтобы не пропали силы, спать, чтобы мозг не истощился раньше времени. И когда ему удавалось особенно ловко пригнать колесико к колесику и винтик к винтику в своей мысли, он легко и удивленно приговаривал «ну-ну» и кулаком правой руки бил левую ладонь.
Однажды вечером Воронов понял, что все, что он мог продумать, он продумал. Остальное же — вопрос времени и дела. И можно проверить свою мысль на другом человеке. Необходимо посоветоваться с Леней — это единственный близкий Воронову человек. И нужно как можно скорее встретиться с Сосниным. Могли быть сомнения в выполнении опытов, но в том, что нужно приступить к делу, Воронов не сомневался. И его охватило нетерпение. Соснин придет в клинику только через месяц, и хоть Воронов знал, что этот месяц ничего не может изменить в работе, рассчитанной на многие годы, ждать он не мог. И он позвонил Соснину домой. Трубку взяла Дарья Георгиевна, жена Соснина.
— Он вам очень нужен, Николай Алексеевич?
— Да.
— Так вы поезжайте на дачу. Он вам будет рад, — и она напомнила, как найти их дачу.
— Я еду к нему в пятницу, — сказала Дарья Георгиевна. — Мы можем поехать вместе.
— Мне лучше в субботу утром. Нужно заехать к другу в Фонарево. А это в стороне.
— Близкий друг? — почему-то спросила Дарья Георгиевна.
— Да. Близкий, — ответил Воронов.
Он вышел из телефонной будки. Дома вдали казались смутными, размытыми, воздух отчего-то казался не спокойным, но чуть струящимся; размытыми казались и деревья Ботанического сада, и из-за них, издалека, струилось слабое осторожное свечение угасающего вечера.
И Воронов вдруг почувствовал, что дни, когда он был наедине со своими мыслями, дни, когда он был счастлив, прошли, пролетели и никогда, пожалуй, не возвратятся. Они оставили Воронову главную его идею, и, как-то она повернется, Воронов не мог даже догадываться. Оставалось только надеяться, что его ждет иное время.
Воронов не предупреждал Леню, что приедет, и не был уверен, что он дома, а не на дежурстве, и поэтому приехал не ранней электричкой, а поздней, рассчитывая так, что если Леня занят, то будет легче дождаться первого автобуса к Соснину. Леня был дома. Они не виделись три месяца.
Леня худ и мал ростом. Лицо его загорело и обветрилось.
— Здоров? — спросил Леня.
— Не беспокойся. Ничего не случилось. Нужно поговорить.
— Само собой.
— Может, на улице?
— Тогда пойдем на залив. В моей лодчонке и посидим.
Они свернули за угол дома, постояли у железнодорожных путей, пропустили последнюю электричку, пошли по шпалам, у зеленой будки свернули в камыши, прошли по узкой тропке и вышли к лодкам.
У лодок было оживленно — рыбаки отправлялись на субботний лов.
— И вы? — окликнул кто-то Леню. — Сегодня самое то.
— Завтра, — ответил Леня. — На форты?
— Да.
Они подождали, пока рыбаки отплывут и уляжется суета, и тогда сели в лодку.
Воронов не хотел сразу рассказывать о своих новых заботах, и они сидели молча.
— С тобой что-нибудь случилось? — спросил Леня.
— Да, случилось, — ответил Воронов. — Ты понимаешь, совсем недавно я вдруг понял, что не знаю сердца. Не то чтобы я не знаю, но не знаем сердца мы все, кардиологи. Наше знание — это только предзнание. Как-то вечером я подумал, что исследования нужно проводить на совершенно ином уровне. И я увидел круг работ, которые нужно проделать, чтобы до конца понять сердце, вывести его законы.
Лодка чуть покачивалась, быстро начало светать, растаяли блеклые звезды, вправо, а потом за спину сполз тусклый, едва различимый влажный месяц, рыбаки были погружены в пар, и только головы их были видны из белой ваты, светил маяк, вода вдали начала светлеть и, переливаясь, посверкивать. Это приближалось раннее солнце.