Вдруг Воронов заметил, что по небу ползут тяжелые тучи, над зеленой крышей сгустились сумерки, они начали обволакивать домик, и неясное красное пятно вдали, и каждое дерево в отдельности, и всю землю целиком.
Они дошли до конца аллеи и остановились. Таня смотрела Воронову в глаза. Он увидел, что у нее серые с рыжим ободком глаза.
Ему хотелось дотронуться до ее щеки, погладить шею, но был такой покой вокруг — опадающие деревья, преддождевое небо, наползающие сумерки, — что хотелось, чтобы покой этот ничем не нарушался и чтобы длился он всегда.
— Я скучал, — сказал он чуть слышно.
— Да, — ответила она.
— Несколько раз я видел вас во сне, и я просыпался счастливым.
— Да. Вы найдите меня, — и она назвала номер своего телефона.
Воронов не стал записывать его, потому что знал, что не только эти шесть цифр кряду он запомнил навсегда, но и каждое ее слово, и вот этот жест, когда левой рукой она поправляет короткие рыжие волосы, он все запомнит навсегда, и если теперь он потеряет эту женщину, то это будет не страшно — он ее навсегда запомнил — вот только вспоминать ее будет невыносимо.
Ровно в четыре часа Соснина и Воронова ждала машина из больницы, куда они должны были ехать.
Выехали на проспект, долго стояли у переезда.
Небо висело тяжело и низко. Там, вдали, на проспекте за мостом, оно медленно опускалось к земле и наконец земли коснулось. На горизонте чуть слышно вздрогнуло. Небо стало фиолетовым, и полил дождь.
Ехали молча. Асфальт, набережная Невы, крыши домов покрылись тяжелой мокрой синью, противоположный берег едва угадывался, дома были скрыты за плотной пеленой, и только Исаакий, пробиваясь сквозь пелену, нависал над городом тяжелой глыбой тумана.
Их ждали. Воронов впервые в этой больнице. Их провели узким двором, подвели к невысокому деревянному дому, с крыльца к ним спустилась пожилая седая женщина и подала руку Соснину.
Они вошли в затемненную комнату. Пока на них надевали двойные халаты, заведующая отделением торопливо жаловалась:
— И так внезапно, так нелепо. Говорят, что погибает будущая Анна Павлова или Уланова.
Соснин, уже готовый к работе, сухо попросил:
— Пожалуйста, расскажите о больной, — и это означало, что нужно говорить только о больной, все остальное — лишнее.
— Нелепый случай. Девушке семнадцать лет. Заболела корью. И теперь погибает.
— А Виктор Андреевич смотрел? — Соснин имел в виду профессора Самойленко.
— Да, он очень хотел, чтобы вы нам помогли.
Из окна бокса виден был двор. Там, за окном, дождь кончился, небо посветлело, и отсюда, со второго этажа, видны были верхушки деревьев.
Девушка лежала запрокинув голову. Тяжело, прерывисто дышала. Казалось, что дыхание разрывает ее тело. Она была без сознания. Все понимали — умирает.
— Как зовут ее? — спросил Соснин у заведующей отделением.
— Наташа.
— Наташа! Наташа! — позвал Соснин, но больная не отзывалась.
Тогда Соснин начал ее осматривать. У нее голубая кожа, и в свете, падающем от окна, казалось, что кожа эта светится.
Кто-то всхлипнул, и Соснин недовольно оглянулся, но сразу понял, что всхлипнула она сама.
— Не надо плакать, девочка, — растерянно сказал он. — Уж как-нибудь, Наташа.
Соснин встал, уступив свое место Воронову. За окном еще чуть посветлело, виден стал клочок голубого холодного неба. Воронов слушал больную и понимал, что это юное сердце, привыкшее к постоянному труду танца, больше жить не сможет.
Закончив осмотр, он встал. Все пошли к выходу, Воронов чуть задержался — ему показалось, что девушка открыла глаза. Но он ошибся. Лишь чуть вздрогнули ресницы, но сил пробудиться не было. Он склонился над лицом девушки, чтобы лучше запомнить его: небольшой выпуклый лоб с истонченной кожей и голубыми жилками на висках, уже заострившийся нос, приоткрытый рот, словно девушка хотела пожаловаться, что ей больно, а вот никто не хочет помочь, или же она звала маму. И Воронов пошел за всеми следом.
— А что говорят невропатологи? — спросил Соснин в ординаторской.
— Тяжелый энцефалит, — сказала заведующая отделением.
— Очень жаль, — сказал Соснин и показал Воронову на стул рядом с собой.
Они изучали результаты обследований, просматривали ленты электрокардиограмм.
Воронов понимал, что спасти девушку может только чудо, и надеялся, что Соснин это чудо совершит.
Соснин сказал заведующей отделением, какие лекарства нужно добавить, а какие продолжать давать, потом записал свое мнение в историю болезни. Воронов был согласен с мнением Соснина, и, расписавшись, они вышли из ординаторской. На прощание Соснин попросил заведующую отделением: