– Толковая была перестрелка?
– Перестрелка не бывает толковой!
– Ты знаешь, что я имею в виду. В применении оружия была необходимость? Или она случайно убила двоих человек?
– Нет, конечно. Джо ранена. Насколько серьезно, не знаю.
– Проклятье! – выругался Марино. – Люси просто требовалось на ком-то сорвать злость. Ее вообще нельзя было допускать к операции! Ведь она только и ждала, чтобы пристрелить кого-нибудь, пощеголять пистолетами, как ковбой!
– Марино, прекрати.
– После гибели Бентона она превратилась в психопатку, – не унимался он. – Только бы мстить и мстить. Казалось бы, уж подбила вертолет с его убийцами. Ан нет, ей все мало.
– Перестань. Прошу тебя, Марино. Люси – профессионал, и ты это знаешь. Иначе АТО никогда не поручила бы ей такого задания. После того что случилось с Бентоном, они проверяли и оценивали ее со всех сторон. И, увидев, как стойко она переносит горе, стали уважать ее еще больше – и как агента, и как человека.
Марино откупорил бутылку «Джек Дэниэлс».
– Да, но мы-то с тобой знаем, что она с тех пор сама не своя, – сказал он, плеснув виски в бокал. – Год назад убила двоих, теперь еще двое. Многие за всю карьеру пистолета из кобуры не вынимают. Уверяю, на этот раз ее поведение будет расценено иначе. В Вашингтоне могут подумать, что заполучили в свои ряды стрелка с наклонностями маньяка. – Марино подал мне виски.
– Люси не такая.
– Нет, конечно. Просто родилась с приветом.
Себе он тоже налил виски, и мы прошли в его захламленную гостиную. Марино плюхнулся в старое кресло, в протершихся местах заклеенное клейкой лентой. Я устроилась в углу зеленого вельветового дивана.
– Из Интерпола есть известия? – спросила я, меняя тему.
– Ничего стоящего – они просто запросили дополнительную информацию.
– Значит, ничего не раскопали, – разочарованно произнесла я. – Застарелая трещина в челюсти, отпечатки пальцев, – ничего похожего в их досье не оказалось.
– Да, тоска, – согласился Марино, подливая себе виски.
На следующий день, уложив на тележку накрытую салфеткой хирургическую кювету и прочие вещественные доказательства, я отправилась в лабораторию Нилса Вандера. Его подчиненные изучали пятна крови, отпечатки пальцев и волокна. В вотчине Вандера имелись система автоматизированной идентификации отпечатков пальцев и цифровое оборудование для улучшения качества аудио– и видеозаписей. Он также заведовал фотолабораторией, где ежедневно проявлялось свыше ста пятидесяти рулонов пленки. Я нашла Вандера в лаборатории специальных источников освещения.
– Хорошо, что ты здесь, – сказала я.
Пока я выкладывала на лист бумаги одежду покойника, Вандер установил на треногу и включил в сеть «Лумалайт». Спустя минуту он включил излучатель, положил возле меня защитные очки и закрепил на объективе синий светофильтр. Мы надели очки и погасили верхний свет.
Вандер взялся за найденную в контейнере пластмассовую урну и сразу обнаружил на ней слабо выраженные отпечатки пальцев. Он присыпал их красным красителем, и в темноте закружили искрящиеся пылинки.
– Хорошее начало, – сказала я. – Так держать, Нилс.
Он придвинул треногу к черным джинсам мертвеца. Вывернутый правый карман засиял тусклым красным цветом. Я расправила ткань пальцем – на руках у меня, естественно, были резиновые перчатки – и увидела переливающиеся оранжевые пятна.
Еще с час мы обследовали одежду «Человека из контейнера», но больше ничего примечательного не обнаружили.
– Безусловно, мы выявили два разных вещества, – заговорил Вандер, когда я включила свет. – Следов красителей нет. Только тот, что я использовал для отпечатков на урне.
Я позвонила в морг. Трубку снял Филдинг.
– Пришли сюда все, что мы извлекли из карманов нашего неопознанного клиента.
– Деньги, щипчики для сигар и зажигалка?
– Да.
Мы вновь потушили свет и скоро нашли на одежде покойника странные длинные волоски непонятного белесого цвета.
– Это с его головы? – уточнил Вандер.
– На голове у него волосы темные и жесткие, – ответила я. – Полагаю, эти вообще не его.
– Похожи на кошачьи. Длинношерстной породы.
Вошел Филдинг с поддоном в руках. Мы включили свет. Филдинг снял с поддона салфетку.
– Фунты и немецкие марки я узнал, а вот это что за медяки, ума не приложу.
– Думаю, бельгийские франки, – сказала я.
– И банкноты такие впервые вижу. Похоже, на них какой-то храм. Дирхемы чья валюта?
– Попрошу Роуз уточнить.
– Интересно, зачем человеку в кармане четыре разные валюты? – спросил Филдинг.
– Возможно, за короткий промежуток времени он успел посетить несколько стран, – высказала я догадку. – Давайте-ка исследуем этот клад.
Мы надели защитные очки и потушили свет. На нескольких банкнотах засияли уже знакомые нам тускло-красные и переливчатые оранжевые пятна. Мы тщательно осмотрели каждую купюру с обеих сторон и в верхнем левом углу банкноты достоинством сто дирхемов обнаружили отпечаток пальца.
– Есть, – возликовал Вандер. – Отлично! Дам задание кому-нибудь из своих приятелей. Пусть покопается в базах данных, проверит все сорок или пятьдесят миллионов отпечатков.
Затем он направил «Лумалайт» на мерзкий кусок кожи, пришпиленный к разделочной доске. На нем замерцали два ярких желтых пятнышка размером со шляпку гвоздя.
– По-моему, это татуировка, – сказала я.
– Да, – согласился Вандер. – Больше ни на что не похоже. Филу не хочешь отнести? Пусть поколдует.
Лаборатория Фила Лапойнта больше напоминала киносъемочный павильон. Фил – добросовестный и опытный профессионал – был одним из первых выпускников нашего института.
– Что тут у нас? – Он снял с кюветы салфетку. – Должно быть, кусочек «Человека из контейнера». Думаешь, татуировка?
– Возможно.
Лапойнт извлек из ящиков цветные светофильтры и перчатки. Зазвонил телефон. Он снял трубку.
– Держи. – Лапойнт протянул трубку мне. – Это тебя. Звонила Роуз.
– Я проконсультировалась в отделе иностранной валюты банка «Крестар», – сообщила она. – Банкноты, про которые вы спрашивали, – марокканские дирхемы. Курс – девять тридцать за доллар. То есть две тысячи дирхемов – это двести пятнадцать долларов.
– Спасибо, Роуз.
Я повесила трубку и взяла пробковую доску. Фил поместил ее под объектив соединенной с компьютером видеокамеры.
– Нет, – произнес он. – Слишком сильное отражение.
Лапойнт направил луч по косой и настроил камеру на черно-белое изображение. Потом он начал крепить к объективу разные светофильтры. Синий не дал никаких результатов, но, когда он поставил красный, на куске кожи проявились два пятна. Лапойнт увеличил их. Они были идеально круглой формы и сразу напомнили мне о полной луне и оборотнях со зловещими желтыми глазами.
– Более четкого изображения я уже не получу. Придется зафиксировать это, – разочарованно протянул Лапойнт.
Он сохранил изображение на жесткий диск. Специальная программа позволяла различать около двухсот оттенков серого цвета, невидимых невооруженным глазом. Пользуясь клавиатурой и мышью, Лапойнт менял контрастность и яркость, корректировал очертания. Вскоре мы уже видели поры кожи, а потом заметили и пунктир, оставленный татуировочной иглой. На темном фоне постепенно обозначались черные волнистые линии, изображающие то ли мех, то ли перья, а черный контур с ответвлениями в виде лепестков маргаритки сложился в когтистую лапу.
– Что скажешь? – спросила я Лапойнта.
– Думаю, это все, на что способна наша техника.
– Знаешь кого-нибудь, кто разбирается в татуировках?
– Начни с гистолога, – посоветовал он.
Глава 6
Джорджа Гара я нашла в его лаборатории. Он как раз вынимал пакет с обедом из холодильника, на котором висела табличка «Не для пищевых продуктов». В этом холодильнике хранились красители, в том числе азотнокислое серебро, кармин и другие вещества, несовместимые ни с чем, что употребляется в пищу.