По идее, запрещено было перевоплощаться всем перевертышам, родившимся в день летнего солнцестояния. То есть тем, кто умел принимать облик животных, птиц или рыб. А все потому, что молодые ученики, не освоившие искусство трансформации в полной мере, могли потерять контроль над звериной натурой или ненароком навредить тому, кто слабее. Те же, кто появился на свет в день зимнего солнцестояния и мог превращаться в других людей, были свободны от подобных ограничений. Однако Нанду, хоть и принадлежал к числу летних, с первого дня свободно обходил запрет. Дрозд, его тотем, сливался с местной фауной, и он оставался незамеченным. А Мара… С ней дело обстояло гораздо сложнее.
О том, что она способна принимать облик орла, как и ее отец, профессор Эдлунд, знали немногие. Брин, Джо, Нанду, сам директор пансиона и завуч, мисс Вукович, которая до сих пор была законным опекуном Мары. Обычный для летних перевертышей дар приходилось тщательно скрывать, чтобы о нем не узнали представители Верховного Совета. Потому что Мара Корсакофф стала первым за всю долгую историю человеком, получившим обе способности. Да-да, она могла превращаться и в других людей, и в животных, но ради собственной безопасности вынуждена была скрывать половину своей сущности. Иначе ее подвергли бы бесконечным опытам и исследованиям, о спокойной жизни пришлось бы забыть, и ученые Совета наверняка попытались бы искусственно создать новое поколение подобных ей универсальных перевертышей. А каково быть жертвой эксперимента, Мара отлично знала, и не желала этого другим.
Трансформации в орла она позволяла себе лишь по ночам. Иногда с ней занимался отец, помогал осваивать тонкости полета, иногда она летала за компанию с Нанду. В темноте никто не замечал белой отметины, и любой обитатель острова, завидев в небе силуэт орла, считал, что это всего лишь директор Эдлунд совершает свой ежевечерний осмотр территории.
Мара обогнула маяк, спланировала вниз, пролетела над пришвартованной яхтой «Сольвейг» и вдруг учуяла резкий кошачий запах. Она знала нескольких учеников, чьим тотемом был кто-то из этого семейства, но пахло непривычно. Не львом, не гепардом, не дикой тростниковой кошкой… Терпкий, чуть мускусный запах. Опустилась на одно из деревьев, стиснула когтями толстую ветвь и замерла, всматриваясь вниз. Нанду нагнал ее через несколько мгновений и устроился рядом.
Со стороны пристани раздался шорох гравия. По длинной, выступающей в море косе, ведущей от тела острова к маяку, шли двое. Подпрыгивающая походка Густава была столь характерной, что Мара узнала его издалека. Второй человек был ей незнаком. И именно от него так сильно пахло кошкой. От нее, если точнее. Они разговаривали по-английски, стало быть, гостья была не из Швеции. И наверняка кто-то высокопоставленный, потому что Густав явно лебезил, что с ним случалось крайне редко. Он был своенравным стариком, и даже с Эдлундом не всегда церемонничал. А тут что-то тихонько бубнил и покорно кивал, будто какой-нибудь дворецкий. Нет, на Густава это было совершенно не похоже, и Мара насторожилась. В Стокгольме он задержался не просто так. Да, Линдольм, как единственная школа перевертышей, находился под контролем Верховного Совета. И мисс Вукович регулярно отправляла всевозможные отчеты и стойко проходила проверки. Однако чтобы вот так, вечером… И не целая делегация, а одна женщина….
Парочка поравнялась с деревом. В свете фонаря на груди гостьи что-то блеснуло. Будь Мара сейчас человеком, она не успела бы рассмотреть этот небольшой металлический предмет. Но орлиное зрение было острым и цепким. Жетон, похожий на полицейский. Жетон с изображением солнца. Точно такое же украшало и лодку «Сольвейг», и флаг Линдхольма. Sol lucet omnibus[1] – девиз всех перевертышей.
Гостья скрылась за кронами деревьев, но Мара еще слышала ритмичный шорох ее шагов и более тяжелую поступь Густава. Нанду тихонько свистнул, привлекая внимание подруги. Махнул крылом, заманивая ее вниз. Он был шумным и дерзким по пустякам, но в крупные неприятности влезать страшился. А следить за представителем Совета, да еще и непростым, а из отдела внутренней безопасности, грозило, несомненно, отборными неприятностями. Не такие уж дураки работают в Совете, чтобы не заметить слежку двух первокурсников. Но Мара предпочитала узнавать все лично. В конце концов, ей следовало опасаться Совета, как никому другому. И если кого-то послали в пансион по ее душу, она не собиралась оставаться в неведении. Даже если Нанду струсит и растворится в промозглой темноте.