Я все никак не мог собраться с мыслями. Несколько минут назад я ухватил синюю птицу счастья за хвост, но именно в этот самый момент милая птичка развернулась и цапнула меня. Меня прошиб холодный пот при одном лишь воспоминании о том, как я чуть было не укатил на фостеровской машине. А ведь каждый полицейский штата наверняка уже охотится за ней. И стоило им только меня задержать… Да присяжным и десяти минут не потребуется, чтобы вынести приговор!
А потом меня осенила еще одна мысль из тех, от которых подскакиваешь посреди ночи, стиснув кулаки и с колотящимся сердцем. Долго ждать не придется Местная полиция наткнется на машину перед гостиницей, потом они заявятся сюда, и я доложу им, что машина принадлежит Фостеру. Им только стоит взглянуть на этого олуха, и дальнейшее будет ясно, как день:
«— Чепуха, птичке, которую мы ищем, лет пятьдесят. А ну, колись, куда подевал труп?»
Я вскочил и принялся расхаживать по номеру. Фостер уже говорил мне, что с Мейпортом его ничего не связывает. Соседи подтвердят, что он, по крайней мере, средних лет. И я мог хоть лоб об стену расшибить, утверждая, будто этот двадцатилетний сопляк — Фостер. Мне все равно никто не поверит. И никаких доказательств! Они решат, что Фостер мертв, и пришил его именно я. А если кто-нибудь воображает, будто для обвинения нужно corpus delicti note 2 , то ему лучше еще разок повнимательней перечитать Гарднера.
Я выглянул в окно и тут же нырнул обратно. Возле фостеровской машины топтались двое полицейских. Один из них нагнулся над бампером, вынул записную книжку и записал номер, потом бросил что-то через плечо напарнику и стал пересекать улицу Другой подпер толстым задом капот и принялся сверлить взглядом вход в отель. Я обернулся:
— Быстро обувайся! — рявкнул я. — Надо убираться!
Мы тихонько спустились по лестнице, отыскали заднюю дверь и вышли в переулок. Нас никто не заметил.
Через час, утопая в грязном сидении автобуса, я уставился на Фостера. Пожилой сумасшедший с лицом пацана и мозгами, словно чистый лист бумаги. Я тащил его за собой, потому что у меня просто не было другого выхода. Моим единственным шансом оставалась надежда, что постепенно к нему все-таки вернется память, и он снимет меня с этого проклятого полицейского креста. А сейчас самое подходящее время поразмыслить над следующим шагом. Я вспомнил про пятьдесят тысяч долларов, оставленных мной в машине, и застонал. Фостер озабоченно взглянул на меня:
— Тебе больно? — спросил он.
— Еще бы! — выпалил я. — До нашей встречи я был всего лишь бездомным бомжем, нищим и голодным. А теперь за мной гонится полиция, да еще ухаживай тут за эдаким клиническим идиотом!
— А какие законы ты нарушил?
— Никаких, — огрызнулся я. — Я даже в качестве жулика оказался полным профаном. За последние двенадцать часов я спланировал три ограбления и ни одного так и не совершил. А теперь меня еще подозревают и в убийстве.
— И кого же ты убил? — вежливо поинтересовался Фостер.
Я перегнулся через ручку кресла:
— Тебя, кретин, — прошипел я ему в лицо и добавил: — заруби себе на носу, Фостер, единственное преступление, в котором меня можно обвинить, так это в глупости. Я слишком долго выслушивал твои небылицы и теперь из-за тебя угодил в переплет, из которого вряд ли когда-нибудь выберусь.
Я откинулся назад:
— А кроме того, еще и всякие странности со старичками, которые укладываются подремать, а просыпаются неоперившимися сосунками. Мы еще потолкуем об этом на досуге, когда мои нервы немного успокоятся.
— Глубоко сожалею, что оказался причиной твоих затруднений, — сказал Фостер. — Мне бы хотелось припомнить все, о чем ты говоришь. Что я могу сделать для тебя?
— Между прочим, это тебе в первую очередь нужна была помощь, — сказал я. — Да, вот еще, дай мне свой кошелек, нам могут понадобиться деньги.
С моей подсказки Фостер отыскал его в своем кармане и передал мне. Я быстро просмотрел содержимое. В нем не было никаких вещичек с фотографиями или отпечатками пальцев. Когда Фостер заявлял, что собирается исчезнуть без следа, он, по всей видимости, не шутил.
— Мы отправляемся в Майами, — сказал я. — Там есть местечко в кубинском квартале, где можно на время притаиться. Возможно, нам только стоит немного подождать, и ты начнешь вспоминать.
— Да, — отозвался Фостер. — Это было бы неплохо.
— Ты еще хоть не забыл, как разговаривать, — заметил я. — Интересно, а что ты еще умеешь делать? Ты хоть помнишь, как нажил свое богатство?
— Я ничего не помню о вашей экономической системе, — ответил Фостер. Он огляделся. — Во многих отношениях это очень примитивный мир, — сказал он. — Думаю, мне будет не трудно накопить здесь богатство.
— Ну, положим, мне в этом не слишком-то повезло, — сознался я. — Мне даже не удалось накопить на обед.
— У вас еду меняют на деньги? — удивленно спросил Фостер.
— Все меняется на деньги, — ответил я. — Включая и большинство добродетелей.
— Что за странный мир, — заключил Фостер. — Мне придется долго привыкать к нему.
— Мне тоже, — буркнул я. — Может, даже на Марсе было бы лучше.
Фостер кивнул.
— Возможно, — согласился он. — Тогда, может быть, нам лучше отправиться туда?
Я снова застонал.
— Да нет, нет, со мной все в порядке, не беспокойся. Но не воспринимай все так буквально.
Какое-то время мы ехали молча.
— Слушай, Фостер, — наконец сказал я. — Этот дневник еще при тебе?
Фостер покопался в карманах, вытащил дневник на свет и озадаченно повертел в руках.
— Что-нибудь вспоминаешь? — настороженно спросил я.
Он слегка покачал головой, потом провел пальцем по выдавленным на обложке кругам.
— Этот знак, — медленно проговорил он, — похож…
— Ну-ну, Фостер. Похож на что?
— Извини, — выдавал он. — Не помню.
Я взял книжицу и принялся рассеянно разглядывать ее. Но думал я не о ней, а о своем будущем. Когда Фостер нигде не объявится, полиция, естественно, решит, что он мертв. А поскольку нас вместе видели накануне его исчезновения, то нетрудно догадаться, почему полиция так мечтает найти меня. Исчезни я, это ни на грош не исправит ситуацию. Моя физиономия быстро пополнит зверушник разыскиваемых преступников во всех полицейских участках всех штатов. И если они даже не отловят меня сразу, то обвинение в убийстве будет висеть надо мной всю жизнь.
А уж из попытки явиться с повинной, тем более, ничего хорошего не выйдет. Они просто не поверят мне, и в этом их трудно винить. Я сам-то с трудом верил в происходящее, хотя и оказался главным участником событий. Может, я просто вообразил себе, будто Фостер помолодел? В конце концов, он мог всего лишь как следует выспаться…
Я глянул на Фостера и опять чуть не застонал. Двадцать — слишком сильно сказано. Восемнадцать — вот это точно. Я готов был поклясться, что он и бритвы-то ни разу не нюхал.
— Фостер, — сказал я, — все должно быть в этом дневнике: и кто ты, и откуда… Это единственная моя надежда.
— Тогда вношу предложение: давай его прочтем, — отозвался Фостер.
— Отличная идея, и как я сразу до этого не додумался?
Я пролистал дневник до того места, где начинались записи на английском языке, и погрузился в чтение. Начиная с 19 января 1710 года автор дневника вносил записи каждые несколько месяцев. Судя по всему, он был одним из первых колонистов в Вирджинии. Он жаловался на цены, на индейцев, на невежество других поселенцев и время от времени вспоминал о Враге. Ему часто приходилось путешествовать, и когда он возвращался домой, то ругал и свои командировки.
— Забавно, — заметил я. — Насколько мне известно, дневник писался в течение двух столетий, однако почерк везде один и тот же. Разве это не странно?
— А почему почерк должен меняться? — удивился Фостер.
— Но он под конец должен стать хотя бы дрожащим, неуверенным, верно?
— Почему это?
— Ладно, Фостер, разжую тебе прописную истину, — вздохнул я. — Просто большинство людей не живет так долго. Сто лет — это уж самый край, не говоря о двух сотнях.