— Чего вы хотите?
— Сумма в долларах США прописана на обороте.
Закатов перевернул последний лист и почти сразу же опалил возмущенным взглядом затылок сидящего за рулем Семена Могилевского:
— Негодяй!
— Ахмед, вы тоже — не букет фиалок…
Некоторое время оба молчали, пытаясь обуздать раздражение.
Наконец опять заговорил Могилевский:
— К моему искреннему сожалению, воспользоваться подобными банковскими депозитами постороннему человеку практически невозможно. Однако если вы не согласитесь сотрудничать, мы готовы через европейских друзей заблокировать эта счета и дать в прессу ор-ганизованную утечку — с соответствующими комментариями. Представляете? Подрыв национально-освободительной идеи, несчастные спонсоры чувствуют себя дураками, оставшимися с носом, международная гуманитарная помощь приостанавливается… А лично для вас, я думаю, все закончится небольшой, но болезненной экзекуцией в узком кругу единомышленников.
— На кого вы работаете?
— Надо же! — удивился господин Могилевский. — Точно такой же вопрос задавал мне один ученый-пакистанец, с которым вы, кажется, не так давно встречались в Тунисе. Помните?
— Что он вам рассказал?
— Да практически ничего. Когда наши люди в Париже зашли к нему в гости, этот господин вдруг повел себя очень грубо. Он решил даже покинуть гостиницу, не попрощавшись. Через окно… — Семен Могилевский сокрушенно покачал головой. — Но — двенадцатый этаж, сами понимаете. Получилось не слишком удачно.
— Грязная работа.
— Разумеется. Пришлось кое-кого наказать.
— Здесь опять поверните направо, на перекрестке… — спохватился Закатов.
Пожалуй, сумма, которую требовалось заплатить продажным московским чиновникам, не слишком велика — если, конечно, в обмен удастся заручиться поддержкой такого мощного и влиятельного союзника, как Семен Могилевский. В конце концов, профессия борца за независимость становится не такой рентабельной, как раньше…
— Я согласен, Семен.
— Вот и прекрасно. Рад, что вы отреагировали на мое предложение без лишних эмоций.
— Никогда не грешно поучиться у старших по ремеслу… — Ахмед Закатов изобразил на лице подобие улыбки, которая тут же отразилась в водительском зеркале.
— Я думаю, мы еще поработаем вместе.
Действительно, и тот и другой относились к категории профессиональных игроков — люди были для них не более чем неодушевленными исполнителями, и потеря пешки или даже ферзя огорчала, но не слишком… Но какой смысл стрелять в человека, сидящего напротив за черно-белой доской, если всегда можно снова расставить фигуры и предложить сопернику матч-реванш?
На торжественном открытии нового многоэтажного корпуса лондонской больницы «Юниверсити-Колледж» чуть больше года назад присутствовала сама королева Елизавета II. А в 1969-м здесь удалили гланды легендарному Джорджу Харрисону.
Впрочем, эти занимательные факты новейшей истории сейчас не слишком интересовали Олигарха.
— Куда нам теперь?
— Направо, по коридору.
Чтобы не привлекать внимания прессы, Олигарха подвезли прямо во внутренний двор, ко входу в здание, предназначенному для специального санитарного транспорта и для реанимационных автомобилей.
Заведующий отделением интенсивной терапии встретил его возле лифта:
— Может быть, сначала пройдем ко мне?
— Да, наверное.
В просторную кабину служебного лифта без труда поместились все: Олигарх, два его постоянных телохранителя, переводчик, заведующий отделением доктор Джонсон и пресс-секретарь госпиталя — строгая девушка по имени Айян Грей.
— Прошу вас, джентльмены…
На этаже, по обе стороны бесконечного больничного коридора, располагалось множество дверей, и доктор Джонсон открыл одну из них.
— Добрый день!
— Здравствуйте. Как поживаете?
Навстречу Олигарху поднялся довольно пожилой мужчина в халате с эмблемой госпиталя.
— Познакомьтесь, сэр… Джон Рейли, один из ведущих британских токсикологов.
— Очень приятно, сэр.
Мисс Грей, в свою очередь, начала представлять Олигарха, однако мистер Рейли поднял руку в протестующем жесте.
— Мы знакомы!
— Совершенно верно, уважаемый доктор. Вы ведь участвовали в расследовании загадочного случая с кандидатом в украинские президенты Виктором Ющенко, не так ли? Это было в две тысячи четвертом году, если не ошибаюсь…
— Вы не ошибаетесь.