Но Константин Романович, откуда и силы взялись, как кутёнка, стряхнул с себя Петьку, так что он к стене отлетел.
- Вязать его надоть!
- Да не ори! Ноги, ноги ему держи!.. Шум, гам, пыхтение…
Наконец, стянули князя с постели, Юрий придавил его к земляному полу, Петька по ногам спеленал, а Фёдор при строился в головах. Потянул под шеей сыромятный реме шок, начал стягивать. Да тянул-то, собака, не рывком, а с походцем!
Константин Романович то уж вроде не дышит, то вновь захрипит, то струной вытянется под Юрием, и все уж, кажется - кончился, а он вдруг как дёрнется!
Тусклые, запавшие глаза наружу выперло, в них огонь отражается, будто лижет, из разверстого немым криком рта на самые Юрьевы руки побежала слюна, да горячая, живая ещё!
- Дави уж, Федька!
- Дак давлю, Юрь Данилович, давлю!
- Дак дави же!
А старик - и впрямь, уж как эти рязанцы упористы! - все сучит по полу ногами, скребёт ногтями по Юрьевым кистям. Уж мёртв, а все борется…
Последняя крупная дрожь сотрясала тело князя, а вместе с ним и Юрия, лежавшего на нём грудь к груди. Юрий прочувствовал эту конечную дрожь:
«Эвона, с дрожью живём, с дрожью и помираем…»
А ещё он почувствовал, как на ляжках горячо намокли порты, точно он обмочился.
«Чтой-то?..» - успел смутиться, да сразу же и смекнул, что то князь в последний раз понудился, да как раз на него.
Так-то Юрию убивать не приходилось ещё. Будто собственными руками чужую смерть слышишь. Да уж больно неловко, долго, муторно, близко… и неопрятно.
Задранная вверх бородища, на шее сине-пунцовый след от удавки, язык выпавший, выкаченные глаза, уже схваченные покоем и равнодушием смерти.
- Вот так, князь Константин Романыч! - словно подводя итог спору, произнёс Юрий и зло ухмыльнулся. - Ну а мы-то е пошли гулевать!
- Прибрать бы тута, прибрать бы, - засуетился дьяк.
- Пошли, говорю! - рявкнул Юрий. Томно, душно стало ему в тесной клети рядом с телом
Сбитого.
Кто ж спорит - прав Иван! Надо б было прибрать и обставить все обстоятельно. Ну дак первый раз на такое дело отважился - не кого-нибудь, князя жизни лишил! Поди, и смутишься. Да хмелен ещё был!..
С иной стороны взглянуть, разве скроешь? Все одно людишки бы вызнали, а и не вызнали, так слух неверный пустили. Может, и лучше, что так-то? Пусть знают - нет во мне страха! Как батюшка-то говаривал: я сему месту князь! Пусть…»
В это время в горницу не вошёл, а влетел Александр, старший из иных Даниловых сыновей. Кафтан нараспашку, простоволос, шапку где-то по пути обронил, сам пылает, как маков швет, глаза горят, губы дёргаются. Без поклона, без экивоков, подступил к Юрию:
- Ты что творишь-то? Ты что творишь?!
- Что? - Юрий поднял на брата враз просветлевший от гнева взгляд. - Почтение-то по пути потерял?
- Так в самом деле убил? - не слушая его, выкрикнул Александр.
- Не твоё дело, щенок, меня спрашивать! Али мне и пред тобой отчитываться?
- Да тише вы, тише! - взвившись с места, неожиданно прытко Иван побежал через горницу прикрыть дверь.
- Убил! - закусил губу Александр.
Это был юноша лет девятнадцати-двадцати. Не по Даниловой породе был он такого высокого роста, что и в изрядных дверях должен был пригибаться, чтобы лоб не разбить 0 косяк. Да и прямым, не суетным взглядом и открытым лицом был отличен от братьев. По лику и стати и имя было ему - Александр.
Старые бояре, из тех, что помнили ещё его деда (не в лесть и угоду, а молча, лишь для себя, чтобы, не дай Бог, не ущемить подобным сравнением пристрастного и ревнивого к чужим достоинствам Юрия), отмечали действительную схожесть третьего сына Данилы с великим Невским. Хотя внук был и чертами помягче, а главное, норовом. Обычно-то он не столь на своём стоял, сколь хотел иных замирить.
Однако ныне, как бешеный конь, понёс, закусив удила…
- Татарин ты, что ли, князей давить?
- Что?! - вспыхнул Юрий. И этот ему татар поминает!
- А то, нешто мы нехристи, ради примысла давить родичей? Эдак-то ведь лишь татары с неугодными расправляются! Или они для тебя закон? Тохтай сколь братьев своих придавил, чтобы едину возвыситься!
- Что мелешь-то? Уймись, Сашка! Не до тебя ныне!
- Ты уймись, бешеный!
- Да тише вы, тише!
- Не доводи до греха!
- Коим грехом пугаешь? Или и меня удавить велишь, как Константина Романовича? А, брат, ради выгоды? - Если бы могли взгляды искру высечь, так уж полыхнула бы горница! - Не удивлюсь, брат! Коли ты попрал закон, так нет у тебя закона!
Юрий вскочил лавки с перекошенным ненавистью лицом. Кажется, миг - и бросится, да и рука уж шарит по поясу, ищет железо.