Узбек говорил: смиритесь перед волей моего Всемогущего Бога Аллаха здесь, на земле, и тогда на Небе вы получите вечную жизнь без забот и хлопот, сладкую, как урюк.
Ха, - смеялся в ответ Дешт-и-Кипчак - зачем нам вечная жизнь, сладкая, как урюк? От того урюка лишь скулы сводит да в пузе несытно! Настоящий кочевник и на земле должен брезговать сладкой роскошью, так зачем нам урюк на Небе? Мы люди другого Закона! Великий Джасак не требует от нас покорности! Великий Джасак требует верности! И Вечно Синее Небо, и наш древний Бог отличают отнюдь не покорных, но свободных и смелых. И если на земле наша жизнь кисла, как кумыс, горька от пота и дыма, солона от крови, а сладка лишь от арьки да женской ласки, так и на Небесах нам не нужно иной!
Так говорил Дешт-и-Кипчак.
Едина была вольная степь в своём неприятии Узбека и его новой веры, но не было в бескрайней степи единой и крепкой воли.
Одни эмиры требовали созвать курултай[71] и с тем требованием слали Узбеку письма:
Чингисхан собирал курултай прежде, чем начать войну с врагами, почему ты не собрал курултай прежде, чем напасть на нас, своих подданных? Собери курултай, и ты услышишь, согласны ли мы с тобой.
Другие призывали немедленно собирать войсковые туманы, чтобы вести их на магумеданский Сарай, и тоже слали Узбеку письма:
Не сомневайся в нашей справедливости. Кому следует отрубить голову, - отрубим, кого следует просто бить - будем бить!
Третьи, опять же письменно, с одной стороны, заверяли хана в преданности, однако же, с другой стороны, умоляли его проявить терпимость:
Ты ожидай от нас покорности и повиновения, но какое тебе дело до нашей веры? Как мы покинем Закон Чингиза и подчинимся вере арабов? Если ты хан, думал ли ты об этом?
Надо полагать, Гийас-ад-дин Мохаммад Узбек много думал как раз об этом.
В то время и в самом Сарае затеяли заговор против хана. Во главе заговорщиков стоял Инсар, второй из сыновей Тохты, с ним много других царевичей из Чингизова ряда, сыновья великих нойонов Тайги и Сангуя, могущественный эмир Тунгус, сын Маджи, и столько иных монгольских верховных князей, не желавших менять Закон, что если бы всех их людей собрать в одно войско, то сбились бы в войско непобедимые тысячи. Да вот незадача: оказался средь тех заговорщиков бывший Тохтоев беклеребек, хоть и был он по вере магумеданин.
Не то странно, что Кутлук-Тимур примкнул к заговору, а то, что заговорщики допустили его в свой круг. Впрочем, для того чтобы добиться их доверия, были приняты определённые меры: Кутлук-Тимур потерял свой пост, впал в опалу и здесь, да тут, сколь мог, поносил Узбека… Словом, выполнял обычную черновую работу предателя, а уж как её лучше выполнить, его не надо было учить.
Скорее всего, Кутлук-Тимур сам и подвиг сыновей Тохты к тому заговору, чтобы тем верней выявить тайных врагов своего нового господина и разом с ними покончить, дабы лишить Дешт-и-Кипчак вождей. Он всегда выдавал обречённых, и безошибочное чутье шакала никогда не подводило его. Так было с Ногаем, так стало с Тохтой…
А высокородные монголы, полагавшие предательство чуть ли не главным грехом, вероятно, просто не могли представить подобной низости в равном себе и лишь потому поверили Кутлук-Тимуру. Больше ничем нельзя объяснить их доверчивость.
Словом, в честь Узбека, в знак примирения с ним был назначен сабантуй, во время которого заговорщики должны были расправиться с ханом. Узбек их приглашение принял с изъявлением искренней радости и благодарности. Всё и все были готовы к убийству, а к Сараю уже подтягивались разрозненные, но грозные силы степняков. И вот в назначенный день, когда, распаляя душевную ярость, заговорщики уже грели в своих ладонях рукояти кинжалов, явился на пир Узбек. Но он пришёл не один, а с тысячей самых свирепых нукеров.
Славным вышел тот сабантуй. Во всяком случае, после о нём ещё долго рассказывали у степных костров пастухи, и у тех, кто слышал эти рассказы, волосы шевелились без ветра.
Вот теперь сердце Узбека не знало милости. Теперь он убил сыновей Тохты, убил других царевичей из Чингизова ряда, убил сыновей Тайги и Сангуя и самих Тайгу и Сангуя, убил эмира Тунгуза, а отца его, старика Маджи, не убил лишь потому, что умер уже Маджи. Но зато, вспомнив об ошибке Тохты, которая стоила ему жизни, теперь он убил и Тохтоевых жён, и жён Тохтоевых сыновей, и жён других царевичей Чингизова рода, и даже престарелых жён Тайги и Сангуя, чрево которых уже не могло плодоносить, и жён их сыновей, и жён могущественного Тунгуза…
71