Но и после, когда застыла земля, аки саваном, накрытая .снегом, и наконец, сковали льды бегучую волжскую воду, такая громада, которую вёл на Тверь Юрий, шибко не могла разбежаться.
По беспечности - владея такой силой, он ни на миг не сомневался в лёгкой победе! - и совершенной бездарности Юрий не предпринял никаких усилий к тому, чтобы сплотить огромное войско в единый твёрдый кулак. Да если б и захотел, так и не знал, как то сделать.
У Москвы свои к Твери счёты, суздальцы воевать не охочи, нижегородцы себе на уме, костромичи и вовсе особая статья, да ещё не дай Бог чем татар обидеть… А потому, тем более поначалу, огромное и могучее войско хоть и шло вперёд, но будто бы раком. Правда, чем далее продвигалось, тем с большей охотой. Нашёл-таки Юрий, чем сплотить свою рать, - бессудной кровью и лихим грабежом.
Но это, опять же, сильно медлило ход. Юрьево воинство не оставляло вниманием ни один рядок, ни одну деревеньку и ни одно сельцо, где можно было хоть чем поживиться. А таких-то сел к тому времени в тверской земле было изрядное множество. В итоге, вследствие всех этих долговременных грабежей образовался огромный обоз в десятки телег и саней, груженных добытым добром, позади которого тащились ещё и тысячи пленников: баб, детей, мужиков, всех тех, кто не успел убежать от нашествия, но был в состоянии идти. Обмороженных, обессиливших либо прикалывали, либо бросали подыхать на дороге.
Причём вот что примечательно, татары, встречая русских, брали их себе в сайгат как добычу, русские же, не видя в пленниках проку, просто их убивали. Коли в сельцо входили татары, так была ещё надежда на жизнь, коли русские, так и надежды не оставалось. Какая-то необъяснимая, прямо-таки бесовская лютость вселилась в людские души. Точно, подчинившись бесовской воле, вовсе махнули на себя рукой, мол, гори, душа, пламенем, и уж решили в том бесовстве и самого Беса в лютости превзойти. Не доблестью - кровью друг перед другом кичились. Били всякого - хоть дите, хоть монах. Девок неволили на утеху. А, утешившись, взрезали железом их лона утешные. Право слово, были хуже татар, будто и не матери их родили…
И был в тверской земле плач и рыдание великое, и глас, и Вопль. И был огонь, и был меч. Одни бежали от огня и попадали под меч, другие бежали от меча и попадали в огонь. И не было никому погребающих…
Бывает время, явит тебе твой же народ такую гнойную язвищу вместо лица, что заледенеешь от ужаса.
Бывает время - канун больших перемен, когда, как ни страшно то признавать, вдруг покажется, что и сам Господь отступается от людей своих перед беззаконием Сатаны. Да нет! Не Господь отступается, но люди предают Господа своего ради искушения бесовским беззаконием.
В чём то беззаконие? Да в том, что ничего не остаётся пред человеком святого и недоступного, на что он сам не отчаялся бы поднять руку, как бы то ни было срамно, грешно и преступно. В такое-то время бей да жги, коли хочешь быть первым.
Но помни: и это дикое время скороминующе, а когда снизойдёт в твою душу Господь, что ты скажешь ему?
Путь Юрьева войска стелился кровавым снегом, едким дымом пожарищ и трупами, трупами…
Как в оные времена, выходили из лесов волчьи стаи на человечину. Бежали за Юрьевой ратью. И ночами доносился из мрака их унылый и жадный вой.
Однако же, как ни велика была ненависть, как ни стремился Юрий быстрее достичь Твери и растоптать Михаила, считай, три месяца ползло его войско от Углича до Вертязина, ближнего к стольной Твери городища.
Но вот, наконец, сожжён и Вертязин. Рукой достать до Твери, за стенами которой укрылся в смертном трепете Михаил.
Было б войско попрытче, можно достичь её стен, осадить, а там уж… а уж там…
За эти месяцы власти, которая, оказывается, не освободила от страха, и - вот же! - всего ещё не дала, чего ждал, злоба к Тверскому, который и без Узбекова ярлыка оставался велик, стала Юрьевой мукой! Когда видел он, как убивают тверичей, жуткой радостью набухало его сердце. Точно каждый убитый тверской мужик был частью, плотью от плоти его, Михаила, будто всякая девка, без чести и мёртвой брошенная в снегу, в последнем вздохе с собой уносила его, Михайлову честь… Иногда Юрий и сам понимал, что будто сходит с ума, но ничего с собой поделать не мог.