- Я жду, когда ты услышишь меня! Я жду, когда над прочими ты возвысишь веру монголов, и тогда станет она крепка и воцарится мир!
- Нет, Сульджидей, не будет мира!
- Но разве не верно сказано: чья власть, того и вера? Оглянись, в наше Вечно Синее Небо вознеслись полуночные полумесяцы!
В Ты хочешь, чтобы я разрушил чужие храмы?
Да, этого хотел Сульджидей! И неустанно мрачно пророчествовал. Но видел лишь досаду и раздражение в глазах хана, когда говорил ему очевидное.
Зоркий умом Сульджидей с ужасом понимал: моложе, хитрей и сильней арабский Магомет безымянного монгольского Бога! Вскоре рухнет величайшая из империй самых свободных людей, созданная несокрушимой волей Чингиза! Рухнет, подточенная изнутри Алкораном - презренной и лицемерной «верой покорных», злой верой рабов.
И о том без устали пророчествовал Гурген. Однако отчего-то недоступны были уши хана для его слов, они вызывали лишь досаду и раздражение.
«Неужели так велика воля Аллаха, что зрячим застилает глаза, умных отвращает от знания, осторожных делает легкомысленными, а смелых трусливыми?..» - изумлялся Сульджидей, и отчаяние сокрушало сердце старого охотника, воина и мудреца.
Видно, одно лишь ему оставалось: из последних сил досаждать беклеребеку Кутлук-Тимуру. Что он и делал при всяком удобном случае. Потому и поддерживал Михаила. Потому и чернил, сколько мог, московского князя.
Но на самом деле до русского улуса Сульджидею не было никакого дела. Он не верил, да и мысли такой не мог допустить, что печальный и строгий Бог русских Иса взамен древнего безымянного Бога мог стать Богом монголов, хотя бы для того, чтобы им не стал Магомет.
Иса Сульджидею казался слабым.
Что ж, и мудрецы ошибаются…
Уж где он про то прознал, сказать трудно, но о жизни русского улуса и об обстоятельствах распри, а главное, о свойствах души претендентов Гурген Сульджидей знал неожиданно много.
- Не льстись, хан, Юрьевыми посулами, - предупреждал он. - Ныне даст полтораста, а завтра и малой пятины с него не возьмёшь. Сам знаешь, слаба Русь! А не далеко бежит конь в худом теле.
Ну про то, что Юрий завирается, хан и сам, предположим догадывался, а вот, например, о том, что московский князь девкам-ведуньям глаза самолично колет, впервые услышал. Но лишь пожал плечами: и то для правителя изъян не велик.
- Не велик, - согласился бохша. - Хотя жестокость не к девкам приемлема, но к врагам. Однако же и то заметь, хан: не с простой девкой забавился, а с ведуньей. Не для забавы, от страха он ей глаза выколол! Какого пророчества убоялся? Или нужен тебе слуга, чей путь чёрен?
А в другой день рассказал, как дрогнул Юрий в бою. Таких-то воинов, если отыскивались вдруг среди них, монголы, прежде чем убить, на позор одевали в бабье платье и к ослиным хвостам привязывали. Потому и не было среди них трусов.
- Или нужен тебе, хан, трусливый слуга? Равнодушно молчал Тохта, глядя мимо советчика.
«О чём мыслит?» - недоумевал Сульджидей, не в силах постичь величие хана, и не требовал, как некогда, - умолял:
- Не помогай ему хан - он слаб! Сказано: не помогай слабому, лишь руки оттянешь. А когда сам ослабеешь, он предаст тебя! Сказано: помоги сильному, ив трудный час он не оставит тебя.
И то знал Тохта. Но давно уж не убеждала его Тургенева мудрость.
Ныне слабый станет опорой, завтра сильный убьёт. Когда просил он помощи у Ногая на братьев, разве был он слаб? Кабы был слаб, так не братья, а он, Тохта, давно бы гнил уже под курганом.
«Э-э-э-э, все врут мудрецы!»
И ещё Гурген рассказал Тохте о том, как Юрий в своей земле не в срок устроил ловы на зайцев. О, это был проступок! К охоте всякий хан, да и все монголы относились с особенным трепетом - это была их жизнь, их лучшая, счастливая жизнь, так похожая на войну. Но если в войне против людей допускалось нарушение любых законов, то законы охоты были святы, их нарушения карались смертью. Джасак воспрещал кому бы то ни было от марта до октября убивать всякую живность, будь то олень или заяц, дабы ничто не мешало расплоду! К Но Тохта и на этот раз даже не изумился глупости князя: много в мире глупых князей.
- Хан! Кто не может хорошо вести свой дом, тот не может хорошо вести и владение! - чувствуя, что проигрывает, задыхался от старческой немочи и бессильно-яростного отчаяния последний великий ордынский волшебник бохша Сульджидей.
- Хорошо, хорошо, Гурген, - утешал старика Тохта. - Расскажи мне о Михаиле. Он действительно великий князь в своей, земле?