- …Юрий, Юрий нам нужен, великий хан! - убеждал Тохту беклеребек.
- Чем он угоден более?
- Тем и угоден, что более угоден, - улыбнулся Кутлук-Тимур.
- Ты хотел сказать - угодлив?
- Да, хан! Именно так! Возложи свой царственный палец на голову Юрия, и не будет у тебя покорней слуги! Да если теперь в обход дяди московский князь получит из твоих рук золотую пайцзу[63], он будет послушней чем молодая жена! - в запале воскликнул Кутлук-Тимур и прикусил язык.
Этого говорить не следовало. Не стоило напоминать хану о том, что и он когда-то в обход законного престолонаследника взял власть из Ногаевых рук. И его тогда, поди, называли приверженцы убитого Тула-Буги послушной женой в гареме дряхлого старика.
Кутлук-Тимур замер в ожидании ханского гнева. Однако ни один мускул не дрогнулна лице Тохты, покоен остался взгляд. Не то чтобы он не расслышал слов визиря, просто он давно уже пребывал в той выси, где не имеют значения толки. А потом, считал хан, человек должен иметь тень. Куда хуже, если у человека её нет. Это значит, что он уже больше не существует.
- Говорят, он низок, этот Юрий?
Кутлук-Тимур осторожно перевёл дух и ответил, как думал:
- Нет, хан, - он ничтожен.
- Зачем мне ничтожный князь?
- Говорю же: затем, что удобен!
- Разве может быть удобен ничтожный?
- Но в сравнении с тобой все слуги ничтожны, великий хан!
Как от кислого поморщился Тохта от слишком явной визиревой лести и усмехнулся:
- Мне не надо напоминать, любезный бек, о моём величии.
Кутлук-Тимур виновато опустил голову, но в душе и он усмехался:
«Ты не велик! Ты слеп, хан, если не видишь своих врагов! Неужели не ясно тебе - только ничтожная власть сохранит для нас Русь…»
- А что Михаил?
- Михаил непонятен, - помедлив, ответил Кутлук-Тимур и добавил: - И тем опасен.
- Но слышал я, достойный он князь в своей земле?
- И тем опасен, хан!
- Однако по праву встанет он над племянником и всеми иными князьями?
- И тем опасен, хан! - упрямо повторил беклеребек.
- Но слышал я, что Византия уже признала его. Знать, и Богом возвышен он?
- И тем опасен! - в отчаянии, что и он не услышан, воскликнул Кутлук-Тимур. - Да какое нам дело, великий хан, до их неверного Бога?
- Един Бог на Небе, - усмехнулся Тохта и с любопытством взглянул на Кутлук-Тимура: осмелится ли возразить?
Известно, более иных ревностны в своей вере магумедане. Может быть, оттого, что их Бог моложе иных Богов? Или оттого, что не терпит Аллах даже Божественного соперничества?
И вновь вынужден был опустить глаза беклеребек, чтобы хан не прочёл его мыслей.
Когда же всего миг спустя Кутлук-Тимур поднял взгляд, хан хоть и восседал по-прежнему перед ним на золотой кошме, но был уже не здесь, не с ним - недоступен!
И тогда, прорываясь через величие и покой Тохтоева одиночества, крикнул беклеребек:
- Но он силён, хан!
- Кто? - неохотно возвращаясь из заоблачных высей, удивлённо спросил Тохта.
- Михаил!
- Ну и что?
- Вспомни, не он ли унизил царевича Дюденя, когда не впустил его в город! - И о том не следовало бы упоминать беклеребеку, - Дюдень был племянником Тохты, чуть не единственным из ближних родичей, оставленных ханом в живых.
Но и это не задело хана. Он лишь покачал головой:
- Никто не унизит сильного, если он сам себя не унизит…
- Но крепок князь из Твери! Неугоден! Опасен! - взмолился беклеребек.
- Довольно! - оборвал его хан. - Я не боюсь Руси. Русь - мой улус. Нет у меня врагов в моём улусе, - сказал он твёрдо и неожиданно улыбнулся: - Или ты сомневаешься в моей силе?
Так он это спросил и так улыбнулся, что у Кутлук-Тимура враз заструился пот по спине и он опять опустил глаза.
Чем далее жил Тохта, тем более понимал, что все на этом свете делается неправильно. И даже если что-то согласуется с высшей справедливостью, как её понимают люди, то потом, через годы или столетия, все вновь возвращается на круги своя. А это доказывает, что людям не дано знать ни истинной справедливости, ни того, чего хочет Небо. Суть Жизни предопределенна и неизменна, как бы люди ни тщились изменить эту суть.
Конечно, легко можно изменить судьбу человека, причём всякого человека, на это у других людей есть много приёмов и средств, но саму Жизнь изменить нельзя! Она идёт сама по себе, и проходит, и уходит сама по себе, как караван, от которого ты безнадёжно отстал. И даже если ты во главе того каравана, то ни лаской, ни плетью не заставишь верблюдов Времени бежать быстрее и не замедлишь их ход. А главное: не повернёшь, куда тебе надо, каков бы велик хан ни был ты на земле.
63