– Ладно. У меня разболтались нервы. Я сама не своя. Я допустила промашку, – говорит Люси, стараясь сосредоточиться на дороге. Неужели Руди прав и она действительно теряет контроль над собой? – То, что случилось, не должно было случиться. Ни при каких обстоятельствах. Я слишком осторожна для такого дерьма.
– Ты – да. Она – нет. – Руди упрямо выпячивает подбородок и по-прежнему прячет глаза за зеркальными стеклами очков. Люси это задевает.
– Я думала, мы ведем речь о том парне в «форде».
– Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Я говорю это с самого первого дня. Пускать постороннего в свой дом – опасно. Позволять кому-то пользоваться твоей машиной и вещами – опасно. Этот кто-то – как чужой самолет в твоем воздушном пространстве. Этот кто-то не знает правил, которые знаем мы с тобой, и у него нет такой, как у нас, подготовки. Может быть, ему вообще наплевать на то, что дорого нам, включая и нас самих.
– Не все в жизни сводится только к подготовке. – Ей легче говорить о чем-то постороннем, чем о том, есть ли дело до тебя тому, кого любишь. Ей легче говорить о смуглолицем парне в «форде», чем о Генри. – Я не должна была поступать так, как поступала, и я сожалею об этом.
– Может быть, ты просто забыла, что такое настоящая жизнь.
– Ох, вот только этого не надо. Не заводи свою бойскаутскую песню насчет «всегда готов». – Люси добавляет газу, и машина мчится на север, к Хиллсборо, где над проливом, соединяющим Береговой канал с океаном, высится ее оранжево-розовый особняк в средиземноморском стиле. – Ты необъективен. Ты даже не хочешь называть ее по имени. Только «кое-кто» да «такая-сякая».
– Ха! Я необъективен! Ха! Кто бы говорил! – В голосе Руди проскальзывают опасные, почти жестокие, нотки. – Эта тупая сучка испортила все. Абсолютно все. И ты не имела никакого права так поступать. Не имела права втягивать меня в эту бодягу.
– Руди, давай не будем ругаться, – примирительно говорит Люси и смотрит на него. – Зачем нам ссориться? Ничего ведь страшного не случилось.
Он молчит.
– Не люблю ругаться. Мне от этого тошно.
Раньше они не ссорились. Временами Руди дулся, хмурился, но никогда не набрасывался на нее так, как после открытия офиса в Лос-Анджелесе. После того, как Люси приняла на работу Генри, сманив ее из полиции. Гулкий сигнал сирены предупреждает, что мост вот-вот поднимется, и Люси притормаживает и останавливается. Мужчина в «корвете» приветствует ее одобрительным жестом. Люси грустно улыбается и качает головой.
– Да, глупости мне и своей хватает. Гены сказываются. Наверно, отцовские – папаша был немного сумасшедший. Надеюсь, не материнские – было бы куда хуже.
Руди по-прежнему молчит и смотрит на поднимающийся мост, под которым проходит яхта.
Давай не ругаться, – повторяет Люси. – Ну же. Все не так уж плохо. – Она протягивает руку, сжимает его пальцы. – Мир, ладно? Начнем заново? Может, пригласим Бентона для переговоров? Ты ведь теперь не только мой друг и напарник, но и заложник, верно? А я твоя заложница. Тебе нужна работа, а мне нужен ты. Такая вот ситуация.
– Я не обязан тебя караулить. – Руди так и не ответил на ее примирительный жест; его рука лежит как мертвая под ее ладонью. Она убирает свою.
– Отлично. – Задетая его холодностью, Люси сжимает баранку. – Я все эти дни живу в постоянном страхе, а ты собираешься помахать ручкой. Пока. Счастливо оставаться. Всего наилучшего.
Руди упорно смотрит на яхту, проплывающую под мостом в сторону океана. На палубе люди в «бермудах» и свободных рубашках. Все в их движениях и позах говорит о богатстве. Люси тоже богата, но самой ей в это как-то не верится. Глядя вслед яхте, она чувствует себя бедной и несчастной. А когда смотрит на Руди, ей становится еще хуже.
– Кофе? Выпьешь со мной кофе? Посидим у бассейна, которым я не пользуюсь. Я его даже не замечаю. И на что он мне сдался, этот дом? Зачем я его купила? Очередная глупость. – Она вздыхает. – Так ты выпьешь со мной кофе?
– Пожалуй. – Руди демонстративно, как капризный ребенок, смотрит в окно. Потом указывает на почтовый ящик: – Мы же собирались его убрать. Почту ты здесь все равно не получаешь. А если что-то и получишь, то вряд ли этому обрадуешься. Особенно сейчас.
– Придет дизайнер, попрошу убрать. Я ведь здесь редко бывала в последнее время. Знаешь, я и ощущаю себя другой Люси. Той, из фильма «Я люблю Люси». Помнишь? Она работает на кондитерской фабрике и никак не успевает за конвейером, потому что конфеты слетают с ленты одна за другой.
– Не помню.
– Да ты, наверно, ни разу его и не видел. А мы с тетей частенько смотрим Джеки Глисон – «Бонанзу», «Я люблю Люси», все то, что она смотрела, когда еще жила здесь, в Майами. – Она притормаживает у злополучного почтового ящика в конце дорожки. По сравнению с Люси Скарпетта живет скромно. И насчет дома она ее предупреждала.
Во-первых, он слишком шикарный для этого района, говорила Скарпетта. Покупка его была глупостью. Люси выложила за трехэтажный особняк общей площадью одиннадцать тысяч квадратных футов девять миллионов долларов. Площадь всего участка – около трети акра. Травы здесь не хватит даже накормить кролика, все камень и камень да еще крохотный бассейн, фонтанчик и несколько пальм. А ведь тетя Кей была против ее переезда. Место слишком открытое и небезопасное, сюда легко добраться на лодке, предупреждала Скарпетта, но Люси плохо ее слушала, потому что была поглощена обустройством новых владений, одержима мечтой осчастливить Генри. Ты еще пожалеешь, сказала Кей. Люси перебралась на новое место всего три месяца назад и уже жалеет. Жалеет так, как мало о чем жалела в жизни.
Она нажимает кнопку на пульте дистанционного управления – открыть ворота и гаражную дверь.
– Зачем? – спрашивает Руди, имея в виду ворота. – В этой чертовой дорожке не больше десяти футов.
– Без тебя знаю, – сердито отвечает Люси. – Как я ненавижу этот чертов дом.
– Не успеешь опомниться, как кто-нибудь проскочит вслед за тобой.
– Придется его убить.
– Это не шутка.
– А я и не шучу.
Гаражная дверь медленно опускается за ними.
Глава 10
Люси паркует «модену» рядом с черным «феррари», двенадцатицилиндровым «скальетти», которому так и не суждено познать всю свою мощь в мире, регулирующем скорость. Выходя вместе с Руди из машины, она старается не смотреть на черного красавца с разбитым капотом и уродливым изображением огромного глаза с ресницами, нацарапанным на капоте, покрытом чудесной, с отливом, краской.
– Не самая приятная тема, – говорит Руди, проходя между двумя «феррари» к ведущей в особняк двери. – Но ведь такое возможно, согласна? – Он показывает на изуродованный капот черного «феррари», хотя Люси и отворачивается. – И я вовсе не уверен, что это сделала не она сама, что она не устроила спектакль.
– Она ни при чем, – возражает Люси. – Знаешь, мне пришлось дожидаться этой машины целый год.
– Дело поправимое. – Руди засовывает руки в карманы и ждет, пока Люси деактивирует охранную систему, включающую всевозможные детекторы и камеры наблюдения, как внешние, так и внутренние. Только вот камеры не записывают. Люси не хочет фиксировать свою личную жизнь, и отчасти Руди ее понимает. Ему бы и самому не хотелось, чтобы каждый его шаг в собственном доме записывался скрытыми камерами, хотя в последнее время записывать особенно и нечего. Он живет один. Когда Люси решила, что не будет устанавливать в доме и вокруг него записывающие камеры, она жила не одна.
– Может, стоит заменить камеры на записывающие? – предлагает Руди.
– Нет. Я собираюсь избавиться от этого дома.
Он идет за ней в огромную гранитную кухню, оглядывает просторную обеденную зону, смотрит в широкое панорамное окно с видом на бухту и океан. Высокий, двадцать футов от пола, потолок расписан фреской в духе Микеланджело. С него свисает хрустальная люстра. Стеклянный обеденный стол – ничего подобного Руди в жизни не видел – словно высечен изо льда, о том, сколько она заплатила за стол, обтянутую кожей мебель или громадные полотна с зебрами, слонами, жирафами и гепардами, не хочется и думать. Он не может позволить себе ни лампу, ни шелковый коврик – почти ничего из этого дома, где Люси бывает только наездами.