И больше всех старалась Долина Андреевна.
Тутриль подождал.
— Товарищи, — тихо начал он. — Я очень волнуюсь. Роптын уже сказал, да и многие из вас знают: вот здесь, на этом самом месте, я начал учиться грамоте. Я хорошо помню этот день. Роптын вошел в класс и положил на наши парты две книги, на одной было написано "Чычеткин вэтгав", а на другой — "Родное слово". И он сказал нам: "Отныне и русская, и чукотская речь будут для вас родным языком". И через второе родное слово — русский язык — мы познакомились с несметными богатствами русской и мировой литературы. Через русский язык мы познали богатство и красоту родного чукотского языка… А ведь некоторые думали и даже говорили: "Зачем нам свой родной чукотский язык, если русский богаче и выразительнее". Может быть, поэтому я и стал специалистом по родному чукотскому языку…
Тутриль рассказывал о своем учении в Ленинграде, о будущем сборнике.
— Это будут не просто сказки и легенды, не просто тексты, а подлинные художественные произведения, и поэтому я буду записывать только от тех, кто их по-настоящему хорошо знает и умеет рассказывать.
— Тогда тебе надо ехать к деду Токо, — сказал кто-то из зала.
— И к нему обязательно поеду, — ответил Тутриль.
Спрашивали больше любознательные школьники, и Роптын решил навести порядок, обратившись к взрослым:
— Почему всё ребятишки спрашивают? Пусть и взрослые задают вопросы.
— Вот ты собираешь сказки, — поднялся с места Элюч, пожарный инспектор. — Как тебе платят — поштучно, или и качество проверяют тоже?
Этот вопрос вызвал большое оживление.
— Мне отдельно за каждую сказку не платят, — серьезно ответил Тутриль. — Я получаю твердую заработную плату.
— Хорошая работа: двойное удовольствие — и сказки слушаешь, и деньги получаешь, — заметил чей-то голос.
— А не скучно тебе в Ленинграде? — полюбопытствовала старушка из дальнего ряда.
— Скучаю, — коротко ответил Тутриль, — по родному Нутэну скучаю.
— А как это так? — снова поднялся Элюч. — Вот ты изучаешь наш язык, сказки и легенды, а живешь в Ленинграде? Может, лучше здесь жить?
Тутриль растерянно огляделся, словно ища помощи у Роптына: вопрос был трудный.
— Так получилось, что научное изучение чукотского языка велось в Ленинграде, — начал Тутриль. — Там находится Институт языкознания, где работают специалисты не только по языкам народов Севера, но и по другим языкам народов нашей страны, а также зарубежных… А нам надо собираться, обмениваться мыслями, печатать свои статьи и книги.
— Печатать можно и здесь, — авторитетно заявила уборщица совхозной конторы Рытыр. — Сейчас новые машинки привезли, от электричества работают.
— Это совсем другая печать, — возразил пожарный инспектор Элюч.
— А все равно — читаешь, будто в книге написано, — настаивала Рытыр.
Наконец Роптын поднялся и сказал, что на этом встреча заканчивается. Повернувшись к Долине Андреевне, он с упреком произнес:
— Тоже мне время выбрала — пришли одни школьники, пенсионеры да лодыри. Все серьезные люди сейчас на работе — кто на охоте, кто в мастерской. Нехорошо получилось, серьезных вопросов не задавали, никто не спросил о международном положении…
— А я очень доволен, — весело сказал Тутриль. — Мне приятно было.
Когда все разошлись, Долина Андреевна напомнила:
— Так, значит, ко мне?
Долина Андреевна жила на берегу лагуны в маленьком домике, выстроенном еще в начале пятидесятых годов. Домик состоял из просторных сеней с угольным ящиком, кладовкой и довольно большой комнаты, куда был вход через кухню.
Раздеваясь, Тутриль осматривался в комнате, примечая необычное ее убранство. Вместо кровати стояло странное сооружение — видимо, это все же когда-то была кровать, но спинки были срезаны автогеном и устроено нечто вроде тахты, покрытой ярким цветным ковром. У противоположной от двери стены от полу до низкого потолка стоял книжный стеллаж, торшер и кресло, покрытое хорошо выделанной нерпичьей шкурой.
Меж двух крохотных окон на стене висел выжженный на фанере портрет Хемингуэя.
Под ним — магнитофон, занимающий половину туалетного столика, уставленного флаконами с духами, коробками с пудрой и косметикой.
У кровати-тахты — стол, бывший нормальный обеденный, но с укороченными ножками.
Заметив, как внимательно гость осматривает обстановку, Долина Андреевна извиняющимся тоном произнесла:
— Сейчас, говорят, в моде полированная мебель. Но она до нас не доходит, оседает в районном центре…
Усадив Тутриля на кровать-тахту, Долина Андреевна принялась хлопотать. Поставила на столик крабовые консервы, икру в банке, чуть сморщившиеся яблоки, пару апельсинов, красивую бутылку венгерского коньяка «Будафок», крохотные рюмочки и торжественно водрузила бутылку ликера "Старый Таллин".