— Кто там? Чего?
— Тс… Идет.»
— Кто?!
— Идет… Сыматры… Звер? Видишь?
— Какой зверь?
— Е-е… Ай… Нэ вижю… Вот она… Апят… Вон… Звер… Сама в зону зашла… Стрэлят?
Вместо ответа старший вскинул автомат к плечу и крикнул: «Стоять!»
Серо-рыжее безответно мелькало в подлеске.
По-сорочьи крякнула автоматная очередь.
Оба вприскочь бросились туда, где мелькнуло рыжее, но попали в надув — серый рыхлый снег не давал бежать. Пока выбирались, обегали его, нашли лишь нечеткие круглые следы, пятна крови на льдистом крошеве и клочки шерсти. Идти по следу было нельзя — не оставишь пост. И, переругиваясь уже, побрели обратно. Были рассержены: младший за то, что увидел первым, а не выстрелил, старший за то, что истратил треть рожка и теперь, наверное, придется отвечать…
— Ц… ушла… Ушла… звер. А там… Ай… парападет… Шкура парападет… Ц…
Караульный начальник явился быстро. Он был с припухшим сонным лицом. Глаза слезились от весеннего солнца.
— Звер там была, товарищ начальник, — оправдывался узбек. — Мы думал — нэ звер… Нарушитель… Кричали: «Сытой… Сытой…» Она бижала…
— А кто стрелял?
— Я, товарищ начальник…
— За самовольную пальбу надо бы вам по три наряда вкатить, — ворчал начальник, следуя в указанном часовыми направлении, но далеко не пошел, удостоверясь в попадании по цели, вернулся, разрешил закурить и сам, выкурив сигарету, строго глянув напоследок на подчиненных, ушел восвояси…
Теперь кот получил тяжелую рану. Шесть пуль пробили его живот и лишь невероятная живучесть, выносливость рыси позволяла ему еще уходить, держаться на ногах. Он пересек лес, оказался в глухом и безлюдном месте и все шел, хотя уже наступала ночь. К темноте он добрался до высокого леса и стал ложиться, в пушистом брюхе, сочившемся и набрякшем кровью, бушевал пожар, и снег на лежках не охлаждал сквозные раны, они текли и текли, хоть уж не так сильно, как в начале…
Кот забился в чащу, лизал раны, глотал снег, не замечая, что глотает и свою кровь, потом он затих и как будто заснул. С первым проблеском зари он снова приподнялся, но идти уже не смог, и тогда он пополз, оставляя темнеющий тяжелый след, изредка ему удавалось привстать, но лапы плохо слушались его, он шел, качаясь, урча, падал и снова полз все еще в ту сторону, куда направляло его Солнце. Но теперь кот не выбирал пути, не. обходил неудобных мест, он двигался по прямой и остановился лишь на неширокой лесной прогалине, склоне. Лес кончался здесь, и на сотню верст открывалось лесное болото, страна кочек, мхов, клюквы, чахлых березок и осин, растущих плотной непроходимой чащей.
По инстинкту или по разуму, пытаясь обогнуть эту залитую подснежной водой равнину, кот повернул влево, приподнялся, упал, пополз, трудно двигая передними лапами. Широкий ствол — старая лиственница, рухнувшая головой в болото, — преграждала ему путь. Может быть, эта лиственница с давно отсохшей корой, но с еще воздетыми из болота к небу необломанными сучьями напомнила ему ту, его лиственницу, на которой любил он лежать в дальнем еще и родном ему лесу, может быть, уже исчезнувшем навсегда.
Глядя на нее уже больным, гаслым взглядом, кот нашел силы привстать, подтянулся, подполз и наконец с тихим хрипом добрался до ствола, вцепившись когтями, в последнем усилии поднял, перевалил на ствол непослушное тело. Лиственница лежала макушкой к востоку, как раз так, как было необходимо умирающему зверю. Все звери по незнаемому никем закону ложатся умирать головой на восход. Но кот еще не погиб, он лежал пластом на сером, голубом от неба стволе, и неподвижный, хотя и живой еще взгляд его с остывающим безучастием глядел в лесное болото.
Дул теплый, большой и приливный ветер, задирал на загривке кота шерсть и в болоте гнул березки, что повыше, шуршал сухими травинами, навевал багульником. Заяц мелькал, пробирался там между кочек, распутывал пахучие зайчихины следки. Возился и ползал, перелетая, маленький пестрый дятлик. Лес жил, готовился к весне и водополью. Уже мчались над ним быстрые пролетные голоса.
И вслушиваясь в них, почти ничего не видя, в промежутках между мутной бездной кот возвращался в прошлое, — все казалось ему, что лежит он на том суку, на той лиственнице, высоко над лесом, и засыпает, убаюканный теплым ветром.
Непонятный звук лишь досадливо тревожил его. Звук был нарастающий, и, уже не видя, не понимая, лишь силясь вернуться, кот в последний раз повел ухом… Ухо с кисточкой распрямлялось, укладывалось поудобнее вдоль.
Над болотом, треща моторами, загребая небо мельнично машущим винтом, кружил вертолет…