— Я на кухне! — кричит Рани, услышав, как Соня неуверенно топчется в прихожей.
— Пахнет вкусно, — говорит Соня, опуская сумку с камерой на кухонный стол. Она смотрит на салат и спрашивает: — Тебе помочь?
— Если не трудно, накрой на стол.
За последние недели у них выработался определенный ритуал. Каждое утро они вместе завтракают, а вечером вместе готовят ужин. Даже если это всего лишь сэндвичи, они стоят у кухонного стола плечо к плечу.
— Как прошел день?
— Прекрасно, — ответы Сони всегда кратки, она не вдается в детали. — А у тебя?
Они — чужие, и связывает их лишь общее прошлое.
— Я перестелила тебе белье на кровати, — Соня не уезжает, она остается. Они не говорили об этом, хотя Рани уверена, что вначале дочь хотела уехать. Что-то изменилось, и Рани благодарна судьбе за это. — Старое лежало там больше десяти лет.
— Странно, что ты не устроила из моей спальни комнату для гостей, — тихо говорит Соня, беря в руки две тарелки и столовые приборы. — Или что папа не превратил ее в склад.
— Я бы никогда не поступила так, — и, не желая развивать эту тему дальше, Рани роется в буфете, пока не находит то, что искала. Вытащив золотую цепочку с подвеской в виде сердечка, она кладет его Соне на ладонь. — Я нашла его вчера ночью в своем столе и подумала, что, может быть, оно тебе пригодится.
Это ожерелье Рани подарила Соне в день ее шестнадцатилетия. Дочь оставила его на комоде, собирая вещи вечером того дня, когда окончила университет.
Соня смотрит на цепочку, потом зажимает ее в руке и кладет в карман.
— Спасибо.
— Когда ты уехала, я думала, что это ненадолго, поэтому я оставила ее в твоей комнате. Я и представить себе не могла, что пройдет столько лет, — признается Рани, хлопоча над едой. — Через три, может быть, четыре года я забрала ее к себе.
— Я уехала, потому что у меня не было выбора, — резко говорит Соня, проглотив приманку, которую бессознательно подсунула ей мать. — То, что было сказано в этот день, все объясняет.
Соня встряхивает головой, от нее исходят волны гнева. Гнев стал ее постоянным спутником, и спустя столько лет она не знает точно, когда это началось и куда приведет.
Они смотрят друг на друга, удивляясь, как дошли до таких отношений. Рани пытается защититься и при этом не нарушить хрупкую связь, возникшую между ней и дочерью:
— Я боялась.
— Чего?
— Принять неверное решение.
— Ты его приняла, мама, — говорит Соня, не зная, что скрывает от нее Рани. Она проводит руками по волосам. — Нельзя говорить дочери, что она никому не нужна, — ее душат слезы. — Нельзя говорить, что она обуза для всех.
— Соня, — горящие уголья жгут Рани горло. Когда Соня родилась, было трудно перерезать пуповину. Врачи в больнице даже шутили, что девочка так и будет привязана к матери всю жизнь. — Ты никогда не была обузой.
Однако Рани знает, что этих слов недостаточно, да и говорит она их слишком поздно. Выражение лица Сони не меняется.
— И все же, — произносит она, — в день, когда я окончила университет, ты говорила по-другому.
Рани глубоко вздыхает. Ей очень хочется объяснить, что она тогда имела в виду.
— Соня, когда я сказала, что лучше бы сделала аборт… — Рани умолкает. — Это был единственный известный мне способ…
«Дать тебе уйти» — вот слова, которые остаются невысказанными.
— Ты действительно имела это в виду? — тихо спрашивает Соня, когда Рани не договаривает фразу.
— Да, — шепчет Рани, — только не потому, почему ты думаешь.
Прежде чем она открывает рот, чтобы объяснить дочери, отчего не хотела рожать ее, Соня прекращает разговор:
— Причины не имеют значения. Что сделано, то сделано. Ничто не может изменить прошлое, — она откидывает волосы назад. — Лучше не будем обсуждать эту тему снова.
Терять кого-то — нелегкий процесс. Среди множества других эмоций можно назвать и потрясение, и гнев, и отчаяние, и каждое из этих ощущений захватывает вас, как в тиски. Вам тяжело дышать, вы не в состоянии думать ни о чем другом. А что, если кто-то из живущих не хочет иметь ничего общего с вами? Похоже ли это на потерю близкого человека, или можно ухватиться за надежду на то, что все изменится, как за спасательный плот? После словесной схватки с Соней чувства Рани в беспорядке — мечутся, словно маятник без тяготения. Так проходит минута за минутой, пока Рани совсем не изнемогает. Она расправляет простыни на кровати мужа, разглаживает складочки, которые, как ей известно, Триша уже разгладила во время своего дневного посещения. Время перевалило за полночь. Больничные коридоры пугающе пусты. Для Брента это не имеет значения, его мозг существует в полном одиночестве, затерянный в далеком мире, не имеющем связи с реальной жизнью. Когда Марин училась в начальной школе, она рассказала Рани, что на уроке естествознания их научили узнавать возраст дерева по кольцам на спиленном пне. Марин мечтала отправиться в путешествие в Йосемити, чтобы выяснить возраст поваленных там деревьев, но Брент не разрешил. Рани интересно: а сможет ли кто-нибудь назвать ее настоящий возраст или люди видят только то, во что заботы превратили ее лицо.