Мы послушно принимаемся за еду. Когда Марин вышла замуж, Триша взяла на себя роль матриарха. Поскольку мама никогда не занимала такого положения, место оставалось вакантным, и Триша была очевидным претендентом. Мы следовали ее правилам, подчинялись ее решениям, как цыплята наседке. Мама слушалась ее так же, как и мы, радуясь, что кто-то другой, помимо моего отца, сохраняет видимость контроля над семьей.
Мы едим молча. Чесночные лепешки еще горячие. Мы зачерпываем ими байнган бхарта-сакх[15]. Я пробую чечевичный суп, и на языке остается лимонное послевкусие. Суп великолепен, как я и ожидала. Триша редко делает что-нибудь плохо. Приятно сознавать, что кто-то из моих ближних живет по правильным законам.
— Я собираюсь поступить на работу в больнице — фотографом, — заявляю я. Мне странно делиться с кем-то своими планами. После ухода из больницы я долго ездила по городу, размышляя о возможных вариантах. Пока я вижу только один.
— На какое время? — спрашивает Триша с явной радостью.
— Пока будет нужно, — отвечаю я, не уточняя, кому это будет нужно. Но по взгляду Триши вижу, что она поняла меня. Она кивает, и ее глаза полны благодарности.
— Отец все в том же состоянии, — мама вытирает рот салфеткой. Она никак не комментирует мое заявление. Карри оставляет желтое пятно на чистом белом полотне. — Не знаю, как долго страховая компания будет оплачивать лечение.
— Он скоро выйдет из комы, — говорит Триша. Она отодвигает свою тарелку с почти не тронутой едой. — Я была у него вчера. Есть улучшения.
— Что? — Марин, которая на протяжении почти всей трапезы держалась отчужденно, кладет вилку на стол и устремляет взгляд на Тришу: — Что ты увидела?
Триша стискивает руки. Кондиционер гудит, заставляя люстру над нами слегка раскачиваться.
— Там нечего было видеть. Я просто знаю.
— Ну конечно, — насмехается Марин, — ты просто знаешь.
— Что это значит?
Отношения между Марин и Тришей колеблются между открытой войной и холодным перемирием. Старшую сестру всегда возмущало, что Трише целиком достаются любовь и внимание отца, хотя она, Марин, была отличницей и преуспела в учебе так, как никто от нее не ожидал. Но ее борьба с Тришей за родительскую любовь была обречена с самого начала. Родители никогда не смотрели на Марин и на меня, как на Тришу. Должно быть, Марин приняла это к сведению и решила, что борьбу продолжать не стоит. Вот почему я поразилась, когда Марин вскоре после свадьбы решила вернуться в Калифорнию.
— Только то, что нам следует знать о нем все, и ничего больше, — произносит Марин.
Ее лицо напряжено. На нем читается волнение, что не свойственно Марин. Я настолько была занята необычным поведением Триши, что не обращала на другую свою сестру внимания. Под глазами у Марин темные круги. У нее появились морщинки, которых не было неделю назад. Она держит себя в руках, но это дается ей с трудом.
В детстве мы горели каждая в своем аду, и когда одна из нас плакала, мы не спрашивали, что случилось. Задавать вопросы было бы странно: мы знали, что плачущую скорее всего избили или унизили. Мы наблюдали ссоры, которые всегда заканчивались побоями, никогда не вмешиваясь, не вступаясь друг за друга. Это могло привести только к еще более жестокому избиению, к тому же отец мог избить и того, кто вступался. И мы убедили себя, что один побитый лучше, чем два.
Но теперь для невмешательства нет причины. Теперь мне не возбраняется спросить, почему моя сестра печальна. Для меня это — совершенно новый опыт. Я обращаюсь к Марин, решив, что неприятности Триши уладятся сами собой.
— Марин? У тебя что-то случилось? — я внезапно осознаю, что с нами нет ни ее дочери, ни мужа. — А где Джия и Радж? Они не смогли прийти?
Она вздрагивает и отрицательно качает головой:
— Джии надо заниматься, — но я вижу, как ее губы вытягиваются в тонкую линию, а руки, лежащие на столе, сжимаются в кулаки. — Все хорошо.
— Ты говоришь неправду.
Мы все поворачиваемся к маме, пораженные тем, что она вступила в спор. Она всегда с готовностью верила утверждениям, что у нас все хорошо. Даже бледнея от боли, мы успокаивали ее, ведь все уже было позади. Отцовские всхлипывания, доносящиеся из спальни — а он всегда плакал, после того как избивал нас, — были важнее того, что он делал с нами. Она поощряла нашу выносливость и находила в ней поддержку, поскольку сама выносливой не была. А потом она оставляла нас и шла утешать отца, потому что он ждал от нее утешения.
— А что, если и так? — Марин встает, уронив салфетку в остатки еды на тарелке. — Какое вам до этого дело?
15
Байнган бхарта-сакх — байнган бхарта, смешанная с нарезанными свежими помидорами и луком.