— Потому что одной меня ему недостаточно, — говорю я.
Мама крепко держит меня за руку, чтобы я не удрала:
— Почему ты не хочешь иметь детей?
Видимо, Сони нет дома. Я благодарна ей за то, что в ту ночь, когда я напилась в баре, она осталась со мной. Она вытирала мне лицо, когда меня рвало, а потом легла рядом со мной в постель. Но сейчас от злости, что она выдала меня, я готова ее поколотить.
— Раз Соня знает все ответы, почему бы тебе не спросить у нее?
— Твоя сестра любит тебя, — мама умолкает, обдумывая свои слова. — Я уверена, что ты единственная, кого она любит, — она берет обе мои руки в свои и заглядывает мне в лицо. — Пожалуйста, бети, — шепчет она, — скажи мне. Почему ты не хочешь детей?
— Может быть, я слишком похожа на папу, — говорю я, раздумывая, в этом ли дело. — Может быть, я тоже не знаю, как надо любить.
Соня
— Ты можешь сфотографировать меня?
Маленькая девочка по имени Тесса прыгает по своей больничной койке. Она — пятая из пациентов, с которыми я сегодня работала, и самая юная из них: остальные были почти подростками. Большинство смотрело на меня со скукой, правда, лишь до тех пор, пока не брали фотоаппарат в руки. Тут же, словно по волшебству, они преображались: начинали фотографировать все, что попадалось на их пути. Вскоре они уже охотились за смеющимися медсестрами, упрашивая их сняться хотя бы еще разок.
— Может быть, ты хочешь сама что-нибудь снять? — я разжимаю крепко сжатый кулачок и осторожно вкладываю фотоаппарат в холодные пальчики. Я все еще чувствую себя здесь посторонней, хотя на поясе брюк у меня висит больничный бейдж. Несколько дней проходив на работу в футболке и джинсах, я решила потратиться на более взрослые наряды. Впервые за много лет я обновила гардероб, накупив облегающих платьев и брючных костюмов. Как и обещал отдел кадров, меня снабдили несколькими цифровыми фотокамерами. На каждом этаже теперь стоял фотопринтер. — Ты сможешь.
— А вдруг он упадет и разобьется? — Тесса смотрит на фотоаппарат в своей руке, и я вижу, как желание борется в ней со страхом.
— Не разобьется, — уверяю я ее. — Но если тебе не хочется… — когда я пытаюсь забрать у Тессы камеру, она непроизвольно вцепляется в нее. Я понимающе улыбаюсь: — Хочешь попробовать?
Девочка, хихикая, фотографирует большой палец на своей ноге, потом — коленку и большой палец руки, потом — локоть и плечо. На этом она почти заканчивает фотосессию, но перед тем как отдать камеру мне, снимает свой внутривенный катетер. — Все части меня, — говорит Тесса. — Я все сделала правильно?
— Превосходно, — я смотрю на ее последний снимок и думаю, как легко, будто продолжение самой себя, она воспринимает иглу в своей руке: необходимую меру, на которую пришлось пойти тем, кто пытается спасти Тессу. — Давай я напечатаю твои снимки, и мы сделаем альбом. Назовем его «Я», — она кивает, соглашаясь. Пока я собираю свои вещи, Тесса медленно забирается обратно под покрывало. Устало откинувшись на подушку, она переключает телевизионные каналы, пока не останавливается на каких-то мультиках. Мне хочется поговорить с ней еще, но я не знаю о чем и поэтому молча выхожу из палаты.
— Вот вы где! — Дэвид останавливает меня в коридоре. — Как идут дела?
С тех пор как я приступила к работе, мы натыкаемся друг на друга по нескольку раз на дню. Всякий раз он останавливает меня, чтобы побеседовать. Он просит показать снимки, сделанные детьми, или рассказать о том, что они говорят. Слушая истории о приключениях маленьких пациентов, многие из которых родились в их воображении после долгого лежания на больничной койке, Дэвид внимательно смотрит на меня. Взгляд его смягчается, и он наклоняется ко мне, чтобы лучше слышать. Я начала предвкушать эти моменты: во время нашего общения я испытываю чувство защищенности. В больничных коридорах, среди членов персонала и пациентов, я чувствую себя в безопасности. В этом замечательном убежище я могу беспристрастно оценить Дэвида. Меня восхищает то, как уважают его коллеги, как благодарны ему пациенты и их семьи. И он принимает все это со скромностью и никогда не хвастается.
Дэвид редко расспрашивает меня об отце и моих чувствах к нему, и я ценю его такт. Мне нечего сказать, кроме того, что мы ждем. Просто ждем. Невозможно представить себе, чтобы мой отец вел себя, как Дэвид. Отчаянное стремление отца к контролю над нами, постоянное требование уважения к себе были доказательством его слабости. У человека, подобного Дэвиду, никогда бы не возникло взаимопонимания с таким, как он.