— Он сделал наши жизни своими, — даю я единственный ответ, который у меня есть.
— В мое время не было таких затейливых штучек, — Уильям вертит фотокамеру в руках, рассматривая ее с разных ракурсов.
Ему семьдесят два года, он мой самый старый пациент. Он только что прошел сеанс диализа и очень слаб. Я помогаю Уильяму пересесть на стул у кровати и вручаю ему фотоаппарат. Сначала он отказывался — у него, дескать, нет времени на такие вещи. Я подумала было оставить его в покое и попробовать попозже, но то, как он отвернулся к окну и уставился в пространство, заставило меня попытаться еще раз. С ворчанием, которое должно показать, что он оказывает мне любезность, он протягивает руку.
— Это цифровая камера, — объясняю я, — здесь не нужна пленка.
— В самом деле? — он смотрит на меня, и в первый раз я вижу на его губах намек на улыбку. — У меня почечная недостаточность, а не болезнь Альцгеймера, — говорит он. — Я знаю, что такое цифровая фотокамера.
— Разумеется, — соглашаюсь я, забавляясь, как ловко меня поставили на место. — У вас есть такая дома?
— Нет, — он возвращает камеру мне, его голос угрюмо замирает. — Я не могу себе это позволить, — Уильям тянется к креслу-каталке.
— С ними легко обращаться, — я разворачиваю кресло и жестом предлагаю ему помощь. Он отказывается и пытается подняться со стула. — Просто надо навести фокус, щелкнуть — и снимок готов.
— А что мне снимать? — он с трудом встает и ковыляет к креслу. Я снова пытаюсь помочь ему, и он снова отвергает мои попытки. Мы как будто исполняем ритуальный танец. — Нет ничего такого, что я захотел бы увидеть снова, — он наконец-то усаживается в кресло.
— А если сфотографировать цветы? — Букет свежих гвоздик в стеклянной вазе стоит рядом с пластиковым кувшином. Карточка с надписью «Скорого выздоровления!» упала на пол. — Это будет красивый снимок.
— Зачем? Чтобы помнить их после того, как они умрут?
— Нет, — говорю я, — чтобы вы могли радоваться им вечно.
— Вы что, не видите? — он указывает на свой внутривенный катетер. — У меня нет никакого «вечно».
— Ни у кого из нас его нет, — говорю я, не подумав.
Он обращает на меня взгляд, ставший вдруг острым:
— Вы так сказали, как будто это хорошо.
Я смотрю в объектив и навожу фокус, прежде чем отдать ему камеру.
— Не то чтобы хорошо, просто неизбежно, — Уильям складывает руки на груди, и я кладу его фотоаппарат на колени. — Но почему бы не сделать все возможное, пока мы живы?
Он берет камеру и смотрит в объектив. С обратной стороны я вижу его быстро мигающий старческий глаз, который старается приладиться к объективу.
— Вы стоите слишком близко, — говорит он, опуская камеру. — Отойдите, а то ваше лицо не помещается в объективе.
Он продолжает сражаться с камерой, и тогда я захожу ему за спину и показываю ему, как справиться с ней:
— Попробуйте вот так. Лучше?
— Я понял, — он начинает фотографировать, делая снимки один за другим. Сначала он несколько раз фотографирует меня, потом ему это надоедает, и он снимает кувшин с водой, кровать и вид за окном. Закончив, он отдает камеру мне: — Мои поздравления. Я выздоровел.
Пряча улыбку, я указываю ему на букет гвоздик:
— Вы забыли об этом.
— Нет, не забыл, — говорит он, со знанием поправляя свои трубки.
Я наклоняюсь и переставляю цветы немного по-другому, расправляя их лепестки.
— Вы упускаете замечательную возможность.
Я навожу фокус на самый центр букета, чтобы гвоздики заполнили собой весь снимок. Когда фотография будет напечатана, цветы обретут новую власть — они смогут озарить собой любую комнату. Я делаю несколько снимков, а затем просматриваю их прямо в фотокамере. Один из них просто сногсшибательный, и я пытаюсь показать его Уильяму, но он отмахивается.
— На сегодня с меня хватит, — говорит он, отворачиваясь.
— Ладно, — бормочу я. — Я распечатаю снимки и сделаю для вас альбом.
Я уже собираю свои вещи, и в это время он внезапно произносит:
— И не приставайте ко мне со своими цветами!