– Ты уверен? – насмешливо спросил белобрысый.
– У тебя, друг мой, слишком тяжелая рука, – обратился к нему тот, который задавал только что вопросы. – Я не думаю, что наш приятель может так гениально симулировать. У него все симптомы травматической амнезии, провал памяти. Ты отшиб ему мозги. Вряд ли он смог бы молчать при такой боли.
Белобрысый верзила встревожился.
– И что это значит?
– Это значит, что память к нему будет возвращаться либо постепенно, помаленьку, либо однажды он вспомнит все сразу. Может, через десять минут, может, через десять дней, а может, через десять недель. До этих пор мы ничего не сможем сделать. Пытать его бесполезно.
– Какая память? – спросил я.
Латиноамериканец бесстрастно посмотрел на меня, перевел взгляд на часы и сказал:
– Сейчас три часа утра, суббота, четырнадцатое июня. Я тупо уставился на него.
– Вы с ума сошли?
– Я говорю тебе правду. Тебе предстоит многое вспомнить. Начни с Бискэя. Попытайся вспомнить про Бискэя. Потом – про деньги. Очень большие деньги.
– Кто вы такие? Что вам нужно?
– Мы подождем, пока ты не вспомнишь все.
– Где моя жена?
– Ее давно уже здесь нет, больше месяца.
– Где она? Черт бы вас взял, куда вы ее дели?
– Мы здесь ни при чем. Где она – никто не знает.
Они отошли в дальний угол спальни и снова посовещались шепотом. Тот кто пытал меня, достал из аптечки бинт и аккуратно перевязал мою ногу. После этого они с блондином ушли, я слышал, как они спускались по лестнице. Третий с минуту колебался, пристально глядя на меня, потом махнул рукой и вышел вслед за ними, по дороге выключив свет.
Бискэй и деньги. Я понятия не имел, как Винс жил все эти годы, и чем он занимался. Четырнадцатое июня. Прошло два месяца, которые полностью испарились из моей памяти. В это невозможно поверить. Но я старался заставить себя думать об этом, соединить в памяти бессвязные обрывки смутных воспоминаний. Воспоминаний о чем? Я не знал. Когда я был ребенком, у нас жила маленькая серая кошка. Ее звали Мисти. Потом она умерла, а я еще много недель продолжал ее видеть краем глаза. Я видел ее постоянно, но когда быстро поворачивал голову, конечно, ее там не было и быть не могло, потому что я видел собственными глазами, как мой отец ее похоронил, и я сам поставил крестик на ее могиле.
И вот сейчас мои смутные воспоминания были в точности как та серая кошка. Мне казалось, что в моей памяти всплывает нечто, но как только я пытался ухватиться за кончик какой-то мысли, она бесследно исчезала.
Передо мной стояла лишь одна четкая картинка. Я гнал ее, но она упорно появлялась снова. В залитой солнцем спальне перед зеркалом сидит обнаженная Тинкер Вэлбисс и расчесывает свои рыжие волосы. Это был, конечно, полный бред.
А еще какая-то медная сетка, пробитая в трех местах пулями. И кроме этого – ничего. Как я ни напрягался.
Он сказал, что Лоррейн месяц как пропала. Значит, она уехала? Он, наверное, врет. Зачем ей уезжать? И куда?
Правая нога пульсировала и горела. Я почувствовал, как во мне закипает жгучая ярость от боли, унижения и, главное, от собственной беспомощности. Что бы ни произошло в эти два месяца, испарившиеся из моей памяти, эти подонки не имеют права так надо мной измываться. Я не стал больше мучить себя воспоминаниями, а начал думать, как бы освободиться от веревок. Думать об этом было гораздо легче и даже принесло мне некоторое успокоение. Нужно действовать, а не лежать здесь как тюфяк в ожидании своих палачей.
Я пошевелил по очереди обеими руками и здоровой ногой. До узлов на запястьях можно было дотянуться пальцами. Похоже, они привязали меня моими собственными галстуками. Судя по положению кистей, галстуки привязаны к каркасу кровати так туго, что я не мог даже приподнять голову. Собрав все силы, я подвинулся вправо, чуть не вывихнув от напряжения левое плечо. Зато теперь правая рука обрела некоторую свободу. Я стал двигать ею из стороны в сторону, насколько позволял галстук пытаясь порвать его о край металлического каркаса. Но гладкая шелковистая ткань мягко скользила по полированной поверхности металла. Я еще немного подвинулся и слегка изменил угол трения. После нескольких попыток я услышал треск ткани о какую-то неровность. Теперь главное – не потерять эту маленькую зазубрину. Время от времени я прекращал свою работу, отдыхая и одновременно прислушиваясь к звукам снизу. Узел стал ослабевать, и я попытался порвать галстук, дернув изо всей силы. Но шелковые нитки были очень прочными, и я только затянул петлю на руке. Теперь кисть онемела, а от напряжения заболело плечо.
От отчаяния, собрав остаток сил, я дернулся всем телом. Послышался треск разрываемой материи, и моя рука оказалась на свободе. Я положил ее на живот и дал ей немножко отдохнуть, расслабив все мышцы. Затем я повернулся на другой бок и зубами развязал узел на левом запястье. После этого сел, потирая онемевшие руки, и тут услышал на лестнице шаги.
Нащупав на туалетном столике массивную стеклянную пепельницу, я придвинул ее поближе и лег в первоначальное положение, задрав руки кверху. Мне оставалось только лежать и надеяться, что войдет только один из них и не включит верхнего света. Я повернул голову к двери и прикрыл глаза настолько, чтобы наблюдать за ним сквозь ресницы. Увидев его в дверях, я застонал.
Он подошел к кровати и наклонился надо мной, но недостаточно низко, чтобы я мог до него дотянуться. Я снова застонал. Он нагнулся пониже. И тогда я правой рукой схватил его за затылок, а левой нанес изо всех сил удар тяжелой пепельницей прямо в лицо. Пепельница выскользнула из моей руки и упала на кровать. Он издал какой-то нечленораздельный звук и покачнулся. Я поднял пепельницу и снова ударил его в лицо. Череп хрустнул. Он ничком упал на меня и медленно сполз на пол. Это был тот чернявый, который поставил мне диагноз. Теперь лицо его было изуродовано до неузнаваемости. Я свесился с кровати и обыскал его карманы. Пистолета при нем не было, только маленький плоский перочинный ножичек с одним лезвием. Им я перерезал узлы на ногах. Подвинувшись к краю кровати, я сел, собираясь с духом, чтобы встать на свою больную ногу. Потом поднялся, но как только коснулся пола носком правой ноги, комната качнулась и поплыла перед глазами. Я опустился на кровать, потом сделал еще одну попытку. Теперь мне удалось вытерпеть боль, несмотря на тошноту и головокружение.
Перочинный нож – это, конечно, слабое оружие. Как же это я до сих пор не вспомнил о своем пистолете двадцать второго калибра! Я доковылял до письменного стола. В ящике его не оказалось. Я ведь бросил его в... Опять провал в памяти. Куда – не помню. Помню только, что было очень темно... Я потряс головой, тщетно пытаясь прояснить свои мысли, но вызвал только приступ резкой боли в левом виске. Дотронувшись пальцами до больного места, я нащупал большую рану и запачкал пальцы липкой горячей кровью.
Я достал из шкафа носок и медленно пошел в ванную, стараясь как можно меньше опираться на правую ногу. Едва я повернул выключатель, как увидел на полу ванной, прямо перед собой, Лоррейн. Ее голова была повернута под каким-то неестественным углом. Я в ужасе отшатнулся, но она вдруг стала таять и исчезла. Так бывает, когда долго смотришь на предмет, а потом быстро переводишь взгляд и еще несколько мгновений видишь его контуры. Только что здесь лежала мертвая Лоррейн, а потом ее отражение растаяло на кафельном полу. По-моему, я начал терять рассудок.
Я открыл аптечку, достал большой стеклянный флакон с кремом и запихнул его в носок. Держа носок в руке, я покачал своим оружием. Пожалуй, им можно нанести смертельный удар.
Их осталось двое. Во всяком случае, тех, кого я видел. Белобрысый здоровяк и тот, который резал мне ногу. Но их может оказаться и больше. Я проковылял в спальню и посмотрел на этого, на полу. По-моему, он еще дышал. Я выключил ночник и снял телефонную трубку. Услышал длинный гудок. Набрал ноль. Послышался голос оператора. Я попросил соединить с полицейским участком.
– Полицейский участок. Сержант Эшер.
– Соедините меня с лейтенантом Хейсеном. – Я с удивлением слышал свой голос, произносящий фамилию, которую я никогда не слышал. Вернее, я знал когда-то одного Хейсена. Пола Хейсена, который был центровым в нашей команде в колледже.