— О чем вы сейчас думали? — спросила она.
— Погода славная, — ответил Глеб. — Скоро все вокруг зазеленеет, потом появятся комары, гнус…
— Не хотите отвечать, — с грустью констатировала Горобец. — А жаль. Я вот, к примеру, думаю о том, правильно ли себя веду. Вы, наверное, правы, начальник не должен руководствоваться эмоциями. Супружеский долг, любовь — какое все это имеет отношение к моим служебным обязанностям? Наверное, достоверная информация о судьбе исчезнувшей в прошлом году экспедиции действительно не стоит человеческих жизней. Но я… В общем, иначе я не могу. Это не оправдание, конечно. Возможно, отчасти меня оправдывает то обстоятельство, что мои люди идут за мной добровольно… Не знаю. Честно говоря, в последнее время мне начинает казаться, что все они знают что-то, чего не знаю я. Нет, правда, посудите сами. Меня ведет вперед желание разыскать мужа, а что движет ими? Солидарность? Дружба? Но ведь они были едва знакомы, а Володя так и вовсе не знал Андрея… Андрей — это мой муж, — дала она пояснение, в котором Глеб не нуждался.
Слепой упорно молчал. Ему нужно было время, чтобы обдумать услышанное. Ведь Горобец почти слово в слово повторила его мысли! Ее, оказывается, мучили те же вопросы, которые не давали покоя Глебу, терзали те же смутные, не поддающиеся анализу подозрения. Неужели эта экспедиция — только ширма? Но для чего? И почему начальнику экспедиции ничего неизвестно об истинной цели путешествия? Что это — браконьерский рейд, часть сложной многоходовой операции по контрабанде или что-то еще? И для чего все-таки Корнеев попросил генерала Потапчука включить в состав группы своего человека? Он знал что-то конкретное, или подозревал, или просто чуял неладное, как животные чуют приближение стихийного бедствия?
— Как это все-таки страшно! — не дождавшись ответа, продолжала Евгения Игоревна. — Как жестоко и бесчеловечно! Я говорю об этом несчастном, об Иване Ивановиче…
— Да, — сказал Глеб, — обошлись с ним круто.
— Ужасно! И все-таки мне хотелось бы услышать, что вы думаете по этому поводу?
— Вы этого хотите как женщина или как начальник экспедиции?
— Нельзя быть таким злопамятным. Неужели вы не понимаете, до какой степени мне сейчас нужна поддержка?
Глеб сдержался и ничем не выдал своего удивления. Железная начальница буквально на глазах огромными кусками сбрасывала с себя стальной панцирь, причем по собственной инициативе да еще в тот самый момент, когда это было менее всего уместно. «Поддержка ей нужна, — сердито подумал Сиверов. — Вот и вся ваша эмансипация. Она, эмансипация, куда как хороша в Москве, где такая вот дамочка может вовсю пользоваться всеми правами мужчин, нимало не рискуя взвалить на себя некоторые из особенно неприятных мужских обязанностей. Там, в Москве, на фоне современного офисного интерьера какой-нибудь кабинетный деятель запросто может поверить, что эмансипированная женщина способна заменить мужчину на любой должности. Некоторые считают, что женщина как начальник даже лучше мужчины — по крайней мере, не так много пьет… Черт, до чего же не вовремя Евгения Игоревна решила вспомнить о том, что она принадлежит к слабому полу!» .
— По-моему, поддержки у вас сколько угодно, — сказал он вслух. — Ваши люди за вас горой, несутся вперед, как беговые лошади, а Вовчик так и вовсе глаз с меня не спускает — боится, что стану вас обижать. Вон, видите, оглядывается. Видали, какой взгляд?
Взгляд, которым обернувшийся Вовчик наградил Сиверова, действительно был очень красноречивым,
— А, Володя… — Горобец слабо, болезненно улыбнулась и понизила голос. — Знаете, мне кажется, он ко мне неравнодушен.
— Мне тоже так показалось, — согласился Глеб. — Должен вам заметить, что его нетрудно понять.
— Спасибо…
Горобец снова улыбнулась, трогательно и беззащитно, и поправила выбившуюся из-под бейсбольной шапочки прядь. Когда она подняла руку, Глеб заметил, что ногти у нее обведены широкой траурной каймой. Он украдкой покосился на свои пальцы и пришел к выводу, что они выглядят ничуть не лучше.
— Некрасиво, правда? — заметив, куда он смотрит, сказала Евгения Игоревна и спрятала руку в карман. — Со всей этой кутерьмой совершенно забыла привести себя в порядок. Теперь до вечера придется ходить чучелом… Знаете, всю жизнь мечтаю отрастить ногти и сделать себе настоящий маникюр, и всю жизнь это у меня не получается —то одно мешает, то другое…
— Профессия не та, — поддакнул Глеб, просто чтобы не молчать.
— Профессия меня как раз устраивает, только вот маникюр действительно очень плохо с ней сочетается… Вообще-то, мне кажется, что маникюр плохо сочетается с любой профессией, даже с профессией секретаря-машинистки. Знаю, знаю, они-то как раз все щеголяют прекрасным маникюром, но вообразите только, чего им это стоит! Представьте себя на их месте. Вот вам надо садиться за машинку и печатать, а у вас ногти по два сантиметра… Удобно? То-то же! А посуду помыть, а постирать?.. Кстати, раз уж мы заговорили на профессиональные темы, я бы все-таки хотела услышать ответ на свой вопрос: что вы как профессионал думаете о ночном происшествии? Меня это интересует прежде всего как начальника.
«Ловко, — подумал Глеб. — Как в той старой песенке из фильма про Айболита: нормальные герои всегда идут в обход…»
— Насчет профессии — это мимо, — сказал он. — Я ведь действительно не следователь, не сыщик, а скорее солдат.
— Как бы то ни было, мне кажется, что вы должны понимать во всем этом гораздо больше, чем все мы, вместе взятые, — возразила Горобец.
— Ну правильно, должен. Должен! Но не понимаю. В общем-то, все выглядит довольно однозначно. Не думаю, что Пономарева убил кто-то из нашей компании.
— Уф! — с облегчением выдохнула Горобец. — Господи, как я боялась, что вы этого не скажете!
— Понимаю, — сказал Глеб. — Делить еду и ночлег с маньяком — то еще удовольствие.
— Вы думаете, это маньяк?
— А вы думаете, кто-то был настолько голоден, что срезал с нашего проводника весь филей? Вокруг навалом дичи. И потом, восемь здоровых, сытых лошадей — это что, мало? Нет, этот тип явно вбил себе в голову, что он людоед. И пришел он со стороны, из тайги. Мне все это представляется следующим образом. Пономарев подсунул вам эту свою «медвежью махорку», которой вы благополучно нас напоили — вернее, опоили…
— Простить себе этого не могу, — вставила Горобец.
— И правильно делаете, — серьезно сказал Глеб. — Это была очень серьезная ошибка, Евгения Иг…
— Женя.
— Это была большая ошибка, Женя. Но думать вам сейчас надо не о ней, а о том, чтобы не допустить новых ошибок. Если станете себя казнить, даже не заметите, как растеряете всю группу и погибнете сами.
— Думаете, все так серьезно?
— Даже еще серьезнее. Пономарев дождался, пока все уснут, увел лошадей и заодно прихватил вашу сумку, в которой лежала карта. Думаю, карта его интересовала в последнюю очередь, но там ведь были еще и деньги. Вот на них-то он, наверное, и польстился. В это время, как я полагаю, за лагерем уже следили…
— Что вы такое говорите?! Вы хотите сказать…
— За нами следят от самого поселка, — сказал Глеб. — Раньше я сомневался, а теперь уверен. За нами и сейчас, наверное, следят. Впрочем, я могу ошибаться. Должен же он когда-то спать!
— О господи…
— Таковы факты, которые вам, как начальнику, следует знать. Словом, когда наш Дерсу Узала вместе с лошадьми удалился от лагеря на приличное расстояние, тот, кто за ним следил, решил напасть. Очевидно, он сначала убил Пономарева, а потом занялся лошадьми. Они, наверное, были связаны друг с другом и не смогли разбежаться… Покончив с лошадьми, этот человек вернулся к проводнику и довел дело до конца — извлек внутренности и срезал мясо с бедер…