Корнеев встретил его у самых дверей, с радушной улыбкой пожал руку и усадил в глубокое, мягкое кресло рядом с низким стеклянным столиком. Затем он проверил, плотно ли закрыта дверь в приемную, и опустился в кресло напротив, продолжая широко, приветливо улыбаться. При этом он украдкой посмотрел на часы, и Федор Филиппович мог бы поклясться, что это было сделано не случайно: уважаемый Николай Степанович тактично намекал старинному приятелю на свою чрезвычайную занятость. «Переживешь, — подумал Потапчук. — Я, знаешь ли, тоже не развлекаться сюда явился».
Вслух он этого, разумеется, не сказал, а, напротив, встрепенулся в кресле, придал лицу озабоченное и даже слегка виноватое выражение и извиняющимся тоном произнес:
— Прости, я, кажется, отнимаю у тебя время…
— О чем ты говоришь! — подчеркнутым жестом одергивая рукав пиджака, чтобы тот полностью скрыл часы, воскликнул Корнеев. — Я, конечно, стараюсь отрабатывать свой оклад, и крутиться мне для этого приходится как белке в колесе, но я же понимаю, что твое время стоит дороже моего! Уж если ты решил наведаться ко мне в разгар рабочего дня…
Федор Филиппович осмотрелся, не скрывая любопытства. Офис у Корнеева был оборудован по последнему слову техники, но далеко не шикарный. В обстановке чувствовалась нарочитая сдержанность, местами граничившая с аскетичностью — с аскетичностью, да, но никак не с нищетой. Все сверкало чистотой, все было, что называется, с иголочки, но всякие там модные излишества отсутствовали.
— Ну, как тебе моя берлога? — заметив его изучающий взгляд, поинтересовался Корнеев.
— Честно говоря, я ожидал большего, — не кривя душой, признался Потапчук. — Скромно живешь, Николай.
— Ну, видишь ли, — с улыбкой сказал Корнеев, — этот офис, конечно, принадлежит моей фирме. Я ведь, как ты знаешь, сижу на двух стульях, совмещаю бизнес с общественной деятельностью. Поэтому мне часто приходится принимать здесь посетителей, явившихся по делам Фонда. Наш Фонд — организация не бедная, но существует он, как тебе должно быть известно, целиком за счет пожертвований. А жертвователям, особенно крупным, обычно бывает интересно, как тратятся их деньги. Вряд, ли кому-то из них будет приятно узнать, что он финансирует не защиту диких животных, а обстановку многочисленных роскошных кабинетов, в которых сидят сытые дармоеды. Поэтому наш принцип — иметь все необходимое, но избегать излишеств.
— Я бы тебе поверил, если бы не видел твою секретаршу, — не удержавшись, поддел его Федор Филиппович. Корнеев ухмыльнулся и подмигнул.
— Что, хороша? — Он привстал, снова покосился на дверь и проверил, не включен ли ненароком селектор. — Скажу тебе как на духу, — продолжал он, снова опускаясь в кресло, — дура редкостная, но печатает, как ураган, и притом без единой ошибки. Знает три языка, может грамотно сервировать стол, и при этом ее не надо опасаться, потому что — дура… Я такую год искал, пока нашел.
— Это с ней ты меня хотел познакомить?
— Что? О чем ты… А! Да боже сохрани! Что ты, ей-богу? Мой период коллекционирования красивых куколок давно в прошлом, теперь меня, как раньше, больше всего интересует внутреннее содержание. Хотя форма тоже, конечно, имеет значение. Погоди, вот устроим как-нибудь междусобойчик у меня на даче, тогда поймешь, о чем я толкую … Кстати, о куколках. Он снова встал, дотянулся до письменного стола и включил селектор.
— Нина, принеси коньяк!
— Ни в коем случае! — запротестовал Федор Филиппович. — На улице жара несусветная, а ты — коньяк… Да и некогда нам с тобой коньяки распивать, у обоих дел по горло. Середина рабочего дня, а ему коньяк подавай! Андропова на тебя нет…
— Да, при Юрии Владимировиче с этим делом было круто, — согласился Корнеев. — Нина, отставить коньяк! Кофе? — обернулся он к Федору Филипповичу.
— Уволь, — развел руками генерал. — Сердчишко пошаливаете. Даже курить пришлось бросить, какой уж тут кофе.
— Не узнаю тебя, Федор. Что с нами делает время! А помнишь, как бывало?.. Эх, молодо-зелено! Где мои семнадцать лет? Нина, сообрази-ка ты нам, пожалуйста, чайку… Надеюсь, против чая ты возражать не станешь? — осведомился он, снова повернувшись к генералу.
— Против хорошего — нет, не стану. В Фергане мы только чаем от жары и спасались, и на Кубе тоже. Ну, и в некоторых других местах…
— Да-а, — возвращаясь в кресло, задумчиво протянул Корнеев, — помотало тебя по свету, братец… Зато есть что вспомнить. Завидую!
— Напрасно завидуешь, — успокоил его Потапчук. — Есть что вспомнить, да внукам рассказать нечего. Таким, как я, перед уходом на пенсию на лоб ставят гриф «Совершенно секретно», чтобы, как глянешь в зеркало, язык сам собой отнимался.
— Да уж, — сказал Корнеев, озадаченно вертя головой, — действительно не позавидуешь! Ну, и какие же совершенно секретные дела привели тебя в мое скромное пристанище? Федор Филиппович смущенно крякнул и развел руками.
— Видишь ли, это не столько мои, сколько твои секретные дела…
— Так я и знал! — не дав ему договорить, зловещим голосом провинциального трагика воскликнул Корнеев. — Так я и знал, что зря с тобой связался! А теперь меня, невинного, закуют в кандалы и по этапу отправят в Сибирь за преступленья, коих я не совершал! А тебе, вероломному сатрапу, повесят на грудь медаль «За заслуги перед Отечеством»… Слушай, — сказал он вдруг нормальным, очень заинтересованным тоном, — а почему у нас нет медали «За ОСОБЫЕ заслуги перед Отечеством»? «Однако и здесь не без клоунов», — подумал Федор Филиппович.
— Потому что у нас отечество особое, — сказал он вслух. — И народ в нем живет особый, не такой, как все остальные. Поэтому словосочетание «особые заслуги» наш народ тоже воспринимает по-особому. Кто же при таких особых условиях рискнет нацепить медаль «За особые заслуги»? Могут ведь и лицо побить — очень обыкновенно, по-нашему.
Корнеев рассмеялся. Дверь кабинета приоткрылась, и в нее проскользнула давешняя блондинка с заставленным подносом. Федор Филиппович откинулся в кресле, с удовольствием ее разглядывая. Второе впечатление не испортило первого — девица и впрямь была хороша, хотя генерал все-таки предпочел бы, чтобы она была одета в юбку, а не в эти модные нынче широкие прямые брюки, под которыми могло скрываться все что угодно. Опуская поднос на стол, блондинка повернула голову, встретилась взглядом с Федором Филипповичем и улыбнулась. От нее веяло свежестью и запахом дорогой парфюмерии. Будучи пойманным на месте преступления, генерал немного смутился, хотя и понимал, что такое вот разглядыванье наверняка входит в перечень служебных обязанностей белокурой красавицы. Так уж повелось, что секретарша, или, как теперь принято выражаться, офис-менеджер, — это не только и не столько сотрудник, сколько украшение приемной. А украшение для того и существует, чтобы его разглядывали…
Чай у Корнеева оказался на диво хорош, Федор Филиппович давно, такого не пробовал. Однако чай этот не шел ему в горло, стоило лишь вспомнить, по какому делу Федор Филиппович сюда явился. Дело это явно интересовало и Корнеева; выслушав комплимент насчет чая и еще немного позубоскалив по поводу того, как Федор Филиппович пялился на секретаршу, Николай Степанович вежливо, но решительно взял быка за рога.
— Ну, Фёдор, поведай, чем же я ухитрился прогневать твой могущественный департамент? — спросил он, маскируя улыбкой свою настороженность.
— Ну, во-первых, не прогневать, а озадачить, — аккуратно возвращая чашку на блюдце, а блюдце на стол, ответил генерал. — И не департамент, а меня лично. В противном случае сейчас не я бы у тебя в кабинете сидел, чаи распивая, а ты у меня. С повесткой в кармане и вертухаем за дверью…
— Ты меня успокоил, — сказал Корнеев, но было заметно, что он врет — спокойнее ему не стало.