— А почему их пошло туда так мало? — спросил Федор Филиппович. — Всего четверо, не считая моего человека…
— А потому, что наш Фонд — не бездонная бочка! — в сердцах воскликнул Корнеев. — У нас нет под рукой миллионной армии, мы — всего-навсего общественная организация, которой не поздоровится, если, она начнет вербовать наемников под носом у твоей конторы. Да и на кой черт нам сдались наемники? Разве им можно доверять? Разве я могу быть уверенным, что они не переметнутся на сторону противника, если тот предложит им на доллар больше, чем платим мы, или посулит процент от прибыли? Мы могли рассчитывать только на своих людей — надежных, проверенных, — и притом исключительно на добровольцев. Добровольцев, кстати, набралось человек двадцать, но мы отобрали лишь тех, кто уже нюхал порох. Их оказалось слишком мало, и мне пришлось обратиться к тебе, о чем теперь, признаться, я уже начинаю жалеть.
— Жалеть тебе надо о другом, — возразил Федор Филиппович. — Как же ты, старый дурак, отважился поставить во главе такого рискованного дела женщину? Я, признаться, сначала не разобрался. Ну, Горобец… Думал, это какой-то родственник того, первого Горобца, — брат, племянник, сын, в конце концов… А когда разобрался, у меня волосы дыбом встали! Женщина! И не просто женщина, а жена!
— В чем-то ты, несомненно, прав, — сказал Корнеев, задумчиво потирая двумя пальцами подбородок.
— Ха, в чем-то! Ты меня удивляешь, Николай. По-моему, это высшая степень безответственности!
— Это ТЫ так думаешь. А ты смотрел ее личное дело?
— Не сумел достать, — с очень недовольным видом солгал Федор Филиппович.
— Хоть что-то приятное удалось от тебя сегодня услышать… Впрочем, от тебя у меня секретов нет. Если хочешь, я велю его доставить. Ознакомься, это очень любопытный документ.
— Ты думаешь, у меня нет других занятий? Предпочитаю поверить тебе на слово. Кто она — Жанна д'Арк?
— Вроде того. Сорок лет от роду, замужем, детей нет. Совсем девчонкой попала в Афганистан, операционной сестрой в полевой госпиталь. Насмотрелась там всякого и подала заявление в школу снайперов — сама, без какого бы то ни было давления со стороны. Сама добилась, окончила с отличием и — марш-марш… Сорок восемь попаданий.
— Ого!
— Вот тебе и «ого»… Орден Красной Звезды, медаль «За отвагу». Ходила в десант, трижды ранена — из-за ранения, кстати, у нее детей-то и нет, — потом попала в плен… Ты знаешь, что духи делали с нашими пленными снайперами?
— Я даже знаю, что наши солдатики делали и продолжают делать с их снайперами. Странно, что она осталась в живых.
— Она бежала в первый же день, выпрыгнула из кузова машины при транспортировке, предварительно обезвредив двоих охранников. У нее, кстати, разряд по самбо и отличная физическая подготовка — до сих пор, между прочим, не то что у нас с тобой.
— Ну, в сорок лет и мы были очень даже ничего, — возразил Федор Филиппович. — Правда, сорок восемь попаданий… Я, наверное, за всю жизнь столько народу не перебил. Да, ты меня и впрямь успокоил. А с головой у нее после такой бурной молодости все в порядке?
— Умнейшая и очень милая женщина, без пяти минут доктор наук, прекрасная жена и блестящий сотрудник, — с гордостью за свою подчиненную провозгласил Корнеев.
— Тогда я действительно спокоен. А то чуть было из кресла не выпал, ей-богу. Что, думаю, с ума они там все посходили, что ли? Поставили бабу разведвзводом командовать… А баба, оказывается, любому мужику фору даст!
— Вот именно. — Корнеев заметно расслабился, сел в кресле свободнее и с любопытством посмотрел на Федора Филипповича. — Слушай-ка, Федя, а с чего это ты вдруг так разволновался? Ты обо всех своих подчиненных так печешься?
— Только о некоторых, — серьезно ответил Потапчук. — Ты ведь просил дать хорошего специалиста, вот я по старой дружбе и выделил тебе лучшего. А теперь волнуюсь: вдруг пропадет? Я без него как без рук.
— Ну, если лучший, значит, не пропадет, — сказал Корнеев.
— Да, наверное, ты прав: этот точно не пропадет, — согласился Федор Филиппович и с огромным удовлетворением заметил промелькнувшее на гладком, холеном лице Корнеева выражение глубокой озабоченности.
Это странное, неуместное выражение означало, что операция под кодовым названием «Песок», очень может быть, в ближайшие дни наконец-то сдвинется с мертвой точки.
ГЛАВА 9
Прошло еще три дня, в течение которых никто не был убит.
Снег сошел окончательно, его не осталось даже на дне глубоких оврагов, в вечной тени нависающих каменных глыб. Тайга свежо и молодо зазеленела под непрерывным моросящим дождиком. Этот дождик действовал на нервы, выводя из душевного равновесия своей вездесущностью, но, когда он ненадолго прекращался, становилось еще хуже потому что тогда в воздух поднимались бесчисленные тучи гнуса.
Накомарники и тонкие матерчатые перчатки, до сих пор бесполезным грузом лежавшие в рюкзаках, теперь оказались очень кстати, но и они не до конца спасали от мелкой кровожадной мошкары, проникавшей в любую щель, норовившей набиться в рукава и облепить каждый клочок незащищенной кожи. Репеллент, которым руководство Фонда предусмотрительно снабдило своих экспедиторов, помогал слабо. Лучше всех было Тянитолкаю, в рюкзаке которого хранился запас папирос, казавшийся Глебу буквально неистощимым. Изобретательный Тянитолкай наловчился курить, не снимая накомарника и даже не приподнимая сетку, а прямо через нее, заталкивая ее в рот вместе с мундштуком. В результате, после первой же выкуренной папиросы на сетке напротив его рта образовалось желто-коричневое пятно крайне неприятного вида, зато густой дым и исходивший от сетки резкий запах никотина прекрасно отпугивали гнус.
В течение первого дня Тянитолкай глядел на своих спутников волком и не упускал случая подчеркнуть то обстоятельство, что идет вперед против собственной воли, из-под палки, и не ждет от этой прогулки ничего хорошего. Он угрюмо тащился позади, время от времени принимаясь вздыхать, ворчать и вполголоса ругаться скверными словами. Глеба удивляла такая странная перемена в поведении молчаливого Тянитолкая, но потом он решил, что у него нет времени отвлекаться на все эти тонкости. Что с того, что в молодости Тянитолкаю довелось понюхать пороху? Воспоминания о славном прошлом, неизбежно приукрашенные и почти наверняка разбавленные расхожими фронтовыми легендами, очень редко служат залогом того, что и через двадцать лет человек окажется способным повторить то, что ему удалось однажды. И кто сказал, что на войне Тянитолкай был таким уж героем? И кто, кстати, сказал, что он вообще воевал? Он сам и сказал, вот кто. Так стоит ли удивляться, что его долготерпение наконец иссякло?