— Сержант! — раздался низкий голос. — Войди!..
Анна, оглянувшись, смутилась, поднялась со своего места и вышла.
Куранов шагнул через порог, приложил руку к пилотке.
— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — вглядываясь в моряка, сказал он.
На него смотрело тонкое исхудалое лицо с крылатыми черными бровями и плотно сжатым ртом.
— Здравствуй. — Горновой протянул руку и сильно сдавил ему кисть.
— Слышь, браток, — с опаской глянув на дверь, заговорил он. — Дай клятву, что сделаешь одно дело. Клянись, говорю!.. — он задышал часто и неровно.
— Обещаю, — сказал Куранов, невольно подчиняясь той силе, которую вкладывал Горновой в свои слова.
— Вот… — Пошарив под матрасом, Горновой вытащил сложенный треугольником листок бумаги. — Письмо. Умри, а доставь по адресу. Так, чтоб ни одна душа не знала… Особенно она… — Моряк кивнул в сторону двери, в которую вышла Анна.
— Сделаю, товарищ лейтенант.
— Зайдешь потом, скажешь мне, — откинувшись на подушку и хватая себя за воротник рубашки, словно что-то душило его, проговорил Горновой.
Неожиданно он затих, сжав челюсти так, что под скулами обозначились желваки.
— Первый боевой! — громко и отчетливо сказал он и сам ответил: — Есть, первый боевой!
Куранов вздрогнул.
— …Целик десять ноль, прицел тридцать. Лево девять! Очередь… Больше один! Залп!.. Товсь!
Бред начался без всякого перехода от сознания к забытью. Горновой метался на постели с закрытыми глазами и, часто дыша, выкрикивал команды, как будто стоял на мостике корабля, вступившего в бой.
В палату вошла Анна, гневно повернулась к Куранову:
— Уходите!
Куранов видел: еще минута — и она ударит его.
Он вышел и дал себе слово никогда не искать встреч с Анной.
Сойдя с тропинки в молодой соснячок, он развернул письмо, прочитал его. Это был рапорт Горнового командиру дивизиона с просьбой досрочно выписать из госпиталя. Писал Горновой страстно, убеждал, что он почти здоров, что глоток морского воздуха и боевой мостик корабля поставят его на ноги скорее, чем вся медицина.
Куранов знал, после тяжелой контузии Горновому нужно не меньше полугода восстанавливать свои силы, а тот — и месяца не прошло — просился на фронт… Да, он шел к Горновому, чтобы говорить с ним как ровня, доказать, что нисколько не слабей его характером. На деле же моряк с первой минуты подчинял себе силой своей натуры. Едва приподнимавшийся с постели Горновой просил вызвать его в действующий дивизион морских охотников, а он, Куранов, здоровый и сильный, торчит в тылу!
Где-то подспудно шевельнулась надежда: может быть, с отъездом Горнового Анна забудет его и вернется снова к Куранову? Нет, вряд ли такого забудешь…
При первой же возможности Куранов на попутных машинах добрался до базы моряков и вручил письмо Горнового командиру дивизиона. На другой день он подал рапорт начальнику заставы об отправке на фронт.
Проходили дни. Куранову пришлось еще раз встретиться с Анной и Горновым. Он и сам не заметил, как однажды оказался у «филиала госпиталя». Тропинка, словно в туннель, ныряла под соединявшиеся между собой ветви елей, здесь было прохладно и сумрачно. У Куранова заныло в груди: по тропинке медленно брел Горновой, а рядом с ним Анна, коренастый угловатый моряк и бережно поддерживающая его тонкая светловолосая девушка. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, насколько они заняты друг другом.
Куранов осторожно повернул назад и, сбежав к морю, долго шагал у самой кромки воды, отметив про себя, что пришел как раз на то место, где впервые увидела Горнового Анна.
С трудом дождался он ответа на рапорт. Оставались считанные часы до отъезда, но судьба, будто смеясь, снова столкнула его с Горновым и Анной.
В эту ночь Куранов едва ли не в последний раз проверял с начальником заставы наряды и сторожевые посты.
Ветер гнал и гнал на берег волны, от их ударов дрожал вдающийся в море причал. Под склоном дюны темнело одноэтажное строение рыбозавода, черными китами лежали на песке перевернутые вверх килем лодки. Отражая блеск ночного неба, светились прикрепленные к сетям стеклянные полые шары, словно выброшенное на песок ожерелье.
Запах сетей и просмоленных канатов, запах водорослей, смешанный с душистым настоем соснового леса, как будто сам лился в легкие, хотелось дышать и дышать, хватать всей грудью налетавший из темноты тугой воздух.
Куранову до слез жалко было оставлять все это, покидать своих товарищей и уезжать неизвестно куда, неизвестно в какую жизнь, но он должен был ехать. Тайный спор с Горновым еще не был закончен.