СЛЕД В ЖИЗНИ
И. Войтенко
Гравюры А. Овсянникова
Когда я познакомился с Эдькой Кучумовым, он плавал штурманом на лесовозе. Этот жизнерадостный паренек родился и вырос на севере. Он привык к меховой парке и собачьим унтам, к ураганным ветрам и Ледовитому океану. За свои двадцать пять лет он побывал во многих местах Заполярья, работал радистом на метеорологической станции и слесарем на судоремонтном заводе, ходил с охотниками бить морских котиков. Эдька знал столько всевозможных историй, что даже боцман дядя Вася, проплававший в полярных морях больше двух десятков лет, разевал рот от удивления, когда Эдька начинал рассказывать о своих приключениях.
Рассказывал он охотно и много. Но один его рассказ мне запомнился больше всего. Я воспроизвожу его в точности так, как услышал от Эдьки.
Случилось это несколько лет назад. В школьные каникулы я устроился матросом на маленький катер. Гошка Власов был капитаном, а Юрка Горбачев мотористом.
Однажды мы получили задание доставить на остров Туманный продовольствие. Остров лежал милях в сорока от берега, со всех сторон обдуваемый ветрами. Растительности на нем, кроме мхов и лишайников, никакой. На острове была база ученых-океанологов.
Нам сразу не повезло. Мало того, что моросил холодный дождь и полз промозглый туман, в десяти милях от острова катер наскочил на топляк и лишился винта. Мы целиком оказались во власти Ледовитого океана.
Проклятый туман сплошной стеной полз и полз с севера. Самолет, конечно, не мог искать нас в такую погоду. Даже в трех шагах мы не различали друг друга. Хорошо еще, что море было сравнительно спокойно.
Много дней, проклиная север, мы болтались в тягучем сером тумане. Кроме компаса, у нас не было никаких навигационных приборов, и определить точное местонахождение катера мы не могли. Но становилось холоднее. Морское течение несло нас явно на север, в открытый океан.
Однажды утром мы вскочили на ноги почти одновременно. Тугой луч солнца бил сквозь иллюминатор. Словно невесомые, в нем плавали пылинки.
Мы ринулись на палубу и остановились в изумлении. Над нами раскинулось бездонное голубое небо. А кругом — сколько хватал взгляд — хрустальная дымка полярного дня без единого клочка тумана. Впереди, отражаясь в воде, плыли два синеватых айсберга.
Яркое солнце слепило глаза.
— Ур-р-р-а-а-а! — не сговариваясь, закричали мы. Потом долго втягивали в себя чистый морской воздух. Все это было прекрасно. Но появление айсбергов настораживало нас. Катер, видимо, слишком далеко занесло в океан.
Будет ли в этом районе искать нас самолет?
Целый день, задрав головы вверх, мы пытались уловить в голубизне неба темную точку гидросамолета. Но небо было пустынно.
— Ничего! — утешал себя и нас Юрка. — Может, у берега еще держится туман и самолет не может подняться!
— Может, и так, — соглашался Гошка, осматривая в морской бинокль горизонт. — Только боюсь, если разыграется шторм — наша посудина не выдержит.
К вечеру нас почти прибило к одному из айсбергов. Ледяная гора поднималась над морем как пятнадцатиэтажный дом и тянулась чуть ли не на километр.
Края айсберга обрывались вертикально, и мы могли рассмотреть, что это не единая глыба льда, а спрессованный из многих слоев гигантский ледяной пирог. Никогда в жизни ни одному из нас не приходилось так близко видеть айсберг. Катер был просто мошкой по сравнению с ним. А ведь над водой торчала только малая часть айсберга. Все остальное было скрыто под водой, подобно могучему корню.
— Ну и силища! — восхищался Юрка, разглядывая ледяную гору.
— Силища! — согласился я. — Только швырнет нашу посудину об эту ледяную гору — и поминай как звали.
Я не думал в тот миг, что мои слова окажутся пророческими. Мы были уверены, что завтра, ну, на худой конец, послезавтра нас обязательно разыщет самолет.
Со спокойной душой мы залегли спать в свою «берлогу»-кубрик.
Среди ночи неожиданно раздался какой-то странный и жуткий звук, от которого у меня по коже пробежали мурашки. Этот звук был похож на треск отдираемой от катера обшивки.
Не успев вскочить на ноги, я врезался головой в переборку. Перед глазами пошли разноцветные круги, вращаясь все быстрее и быстрее. Тело пронзила острая боль. Что было дальше — я не помню…
Я очнулся от холода, попытался открыть глаза, но не смог это сделать сразу, потому что смерзлись ресницы. На голове я нащупал небольшую рану, а правая щека была глубоко рассечена. Кровь запеклась, и малейшее движение приносило боль. В голове звенело.