Первым нашим большим делом было строительство капитального дома. Досок для него не оставалось, поэтому лед оказался единственным строительным материалом.
— Лед так лед! — сказал Гошка. — В Гренландии строят изо льда и большие здания!
Мы по очереди дежурили у края айсберга, чтобы не прозевать случайный корабль, и одновременно строили дом.
Первый снег заставил нас взяться за дело с новой энергией. Мы решили углубиться в айсберг. За несколько дней нам удалось выдолбить яму на глубину около двух метров. Мы выровняли ее края, и образовалось нечто похожее на небольшую комнату. Кровать мы сделали тоже изо льда. Одну на троих. Потом мы выдолбили в стене лестницу наверх, а в другой стене пробили небольшой чуланчик, куда перетащили все продукты, чтобы лишний раз не вылезать на улицу.
Куски жести от обшивки катера заменили крышу. Сверху мы набросали битого льда. Так на нашем корабле появился кубрик.
Юрка как-то умудрился сделать откидную крышку — вход. Теперь строительство можно было считать законченным. В метре от пола на проволочных растяжках мы привесили лист жести. Получилась висячая печь. Из протирочной ветоши мы смастерили матрац. Правда, он получился тонкий, как блин. Зато матрац! В общем, дом вышел что надо!
Гошка все время жалел, что не захватил с собой фотоаппарат.
— Ну кто поверит, что и на айсберге можно иметь приличную квартиру со всеми удобствами! — шутливо сокрушался он. — Прямо хоть устраивай плавучие курорты!
Но как Гошка ни старался развеселить нас и развеять тягостные мысли, мы все трое понимали, что дело наше — дрянь.
Наступили настоящие холода. Мы ввели строгий лимит на топливо. Снег выпадал уже несколько раз. Каждое утро мы выходили наверх, делали гимнастику и, постояв минут пять на краю айсберга, мчались, закоченев, домой. Теперь сильные пронизывающие ветры дули каждый день. Но наша мачта с флагом держалась молодцом. Она гнулась, как тетива лука, скрипела и визжала, но оставалась на своем месте.
Полярная зима была на носу. Долгая темная северная ночь вступала в свои права. Все чаще и чаше в небе полыхали полярные сияния. Запасы топлива почти истощились, не было никаких надежд на то, что нам удастся перезимовать на айсберге.
Мы грелись теперь только раз в два дня. Глупо как-то получалось. Продуктов оставалось еще достаточно, но холод грозил нам смертью. С грустью мы смотрели на последнюю кучку дров в углу комнаты. В баночке осталось несколько капель солярки для растопки. Мы берегли их как зеницу ока. На улицу мы теперь почти не выходили, чтобы не выпускать из дома остатки теплого воздуха.
Последнее полено мы сжигали в торжественном молчании. Полено горело долго и громко потрескивало. Из него выступали капельки воды и, пузырясь, исчезали.
Мы хорошо прогрели напоследок ноги, стараясь как можно дольше сохранить в них тепло. От ног все болезни.
Головешки дотлели, и наша комната погрузилась в сплошной мрак.
— Все! — раздался в темноте Юркин голос.
— Что все? — задумчиво произнес Гошка.
— Последнее полено, говорю, сгорело!
— А-а-а-а!
Наступило тягостное молчание. Потом Гошка обратился ко мне:
— Эдька, ты всю жизнь прожил на Севере. Сколько может человек продержаться без тепла?
— Один — мало.
— А если не один?
— То больше.
— А сколько?
— Не знаю! Один раз я пролежал с собаками в тундре двое суток.
— А сколько можем продержаться мы?
Я боялся этого вопроса. Только я, изъездивший Север вдоль и поперек, знал, что больше недели нам не протянуть. Но просто я не хотел говорить о смерти. Я промолчал.
— Выходит, что мы все замерзнем! — заключил Гошка.
— Ты что, боишься смерти?
— Боюсь!
— Я тоже. Вот ведь как в жизни может получиться. Жил человек и пропал. Пропал ни за что!
— Вот потому-то я и боюсь смерти, что она бесцельна, — Гошкин голос дрожал. — Ну что полезного я сделал за свои восемнадцать лет? Почти ничего. Глупо умирать, не принеся людям пользы. Каждый человек должен оставить свой след в жизни.
Мне стало очень грустно, и на глаза невольно навернулись слезы. Айсберг становился для нас плавучим гробом.
Я молча плакал, боясь, как бы ребята не догадались о моей слабости.
Мы могли продержаться еще несколько дней. Консервные банки с трудом открывались, как будто жесть от мороза превращалась в сталь. Мы брали в рот оледеневшие куски мяса и медленно сосали их.