«Уважаемый Всеволод Николаевич!
Извините, пожалуйста, что задержался с ответом на ваше письмо. Дело в том, что отыскать какие-нибудь полезные для вас сведения о Ставинском оказалось не так-то легко.
Правда, я и сам раньше слышал о нем, в молодые годы. Но встречаться лично не доводилось, хотя мы его и искали после смерти Рачика. Но он действительно куда-то очень быстро исчез примерно в это же время, вскоре после разгрома врангелевцев. Человек он был алчный, готовый на все, так что предположение вашего уважаемого профессора О.А.Казанского о том, что Ставинский мог быть как-то причастен к убийству Мирона Рачика не лишено оснований, хотя, к сожалению, точными доказательствами мы не располагаем.
Я попытался выяснить, куда мог выезжать Ставинский в годы гражданской войны, хотя, как вы понимаете, это дело довольно трудное. Удалось установить, что он служил где-то у белых, кажется, у деникинцев. Однако после их разгрома, не то в 1919, не то в 1920 году вернулся в Крым, пользуясь многочисленными связями, прикинулся больным, к военной службе не пригодным и у врангелевцев служить не стал. Вовремя, как видите, сообразил, что их песенка спета, и поспешил укрыться в тени. Хитер был. Стреляный воробей.
В Керчи при врангелевцах он политикой не занимался, поэтому мы его в первое время после освобождения Керчи и не трогали. У нас других хлопот хватало. Потом, как я уже рассказывал, он исчез.
Я этими данными, уважаемый Всеволод Николаевич, однако, не успокоился и продолжал поиски, — прежде всего, конечно, бывших «счастливчиков», которые могли его помнить. Однако, к сожалению, как вы уже знаете, они поумирали. И все же мне повезло! Я разыскал живого «счастливчика», да еще такого, что прекрасно знал Ставинского, даже работал на него. Правда, был он тогда еще хлопчиком, однако Ставинского помнит. Только мужик он гордый, не любит вспоминать грешки молодости, тем более что давно стал уважаемым человеком, сталеваром на Камыш-Буруне, Героем Труда. Теперь он вот уже три года как на пенсии.
Открылся он мне совершенно неожиданно, когда я однажды, не без умысла, взял да и рассказал на одном из заседаний Совета ветеранов, как тщетно мы ищем следы Ставинского. Была у меня слабая надежда: вдруг кто из стариков и припомнит что-нибудь об этом проходимце? И, как видите, расчет мой оправдался, да еще так, что и сам я не ожидал.
После заседания Логунов отвел меня в сторону и сказал, что знавал Ставинского, попросив, по возможности, не рассказывать здесь никому, что он был в юности «счастливчиком». Он мне подтвердил те сведения, которые я уже изложил в начале письма, добавив кое-какие любопытные подробности относительно характера Ставинского, рассказал, как нещадно тот эксплуатировал работавших на него людей.
Логунов работал на Ставинского два года — в тысяча девятьсот семнадцатом и восемнадцатом, а потом, когда ему исполнилось шестнадцать лет, ушел работать на рудник, потом на комбинат и везде трудился честно, добросовестно, а о прошлом, как я уже говорил, никому не рассказывал. Ставинского он сам видел всего несколько раз. Ставинский в те годы, как мы уже знаем, служил в армии, а после революции перекинулся к деникинцам. Но в Керчь ему удавалось наведываться нередко. Видимо, у военного начальства он пользовался поблажками. Но где именно служил Ставинский, где находилась его часть — Логунов, к сожалению, не знает.
Помнит Логунов, что, вернувшись в Керчь и прикинувшись больным, Ставинский тем не менее связей со «счастливчиками» не порывал и даже говорил: пусть, дескать, ребята подождут, еще настанут лучшие времена и у него для них найдется очень выгодная работенка, знает он богатое место».
Эти слова, многозначительно подчеркнутые Андреем Осиповичем жирной волнистой чертой, я перечитал дважды.
«Но Логунов, как я уже говорил, больше на этого жулика работать не стал, — писал далее Клименко, — а предпочел начать честную трудовую жизнь.
Однако у Ставинского с его надеждами разбогатеть ничего не вышло. Почуяв, видно, что, покончив со срочными делами по вылову всяких контриков, доберемся мы и до него, Ставинский убежал весной двадцать первого года за границу. Логунов говорит, будто увезли его в Турцию на фелюге дружки-контрабандисты. Но, видать, что-то там нечисто было при его отъезде: с кем-то Ставинский перессорился, возможно, не поделили чего-то. Во всяком случае, как слышал Логунов, дружки ухитрились его дочиста обобрать перед самым бегством, так что он уже ни разыскать врагов, ни отомстить им не успел. Так что за границу Ставинский в драных порточках и старой фуфаечке отбыл. Как говорится, вор у вора дубинку украл.
Проверить все эти сведения мне пока не удалось за давностью событий, но я склонен Денису Прокопьевичу вполне верить. Не только потому, что он вообще мужик честный и сочинять такие подробности ему ни к чему. Но ведь история эта объясняет и каким именно образом чемодан с драгоценностями попал в воровскую «малину»! Он принадлежал Ставинскому, был у него выкраден перед его бегством за границу. А вынести потом чемодан из «малины» жуликам помешала наша внезапная облава и пожар, о которых я вам уже рассказывал.
Однако надежды ваши на то, что якобы все-таки, может, удастся разыскать Ставинского где-нибудь за границей, напрасны. Дело в том, что Логунов, оказывается, еще раз встретился со Ставинским. И знаете где? В Керчи. В ноябре сорок первого года Ставинский заявился в родные места с фашистскими оккупантами.
Ходил он в штатском, служил вроде переводчиком при какой-то саперной части. Нередко бывал и в комендатуре. Он, конечно, сильно постарел, но Логунов уверяет, будто узнал его.
Честно говоря, я сначала засомневался: Логунов мог обознаться, ведь сколько лет прошло. Тем более он сказал, будто видел Ставинского вблизи лишь однажды, столкнувшись с ним случайно на улице. Потом он видел его еще два раза, но издали, потому что ему показалось, будто Ставинский его тоже тогда, при первой встрече, узнал. Логунов на всякий случай старался больше ему на глаза не попадаться. То, что Ставинский мог его узнать, конечно, сомнительно. Ведь Логунов работал на него еще мальчишкой. Но Денис Прокопьевич рисковать не имел права, потому что был связан с партизанами.
Когда он доложил командованию о встрече со Ставинским, было решено после проверки предателя Родины уничтожить, пока он не опознал и не выдал немцам кого из местных жителей.
Приговор был вынесен по всем правилам военного времени. Привести его в исполнение поручили двум партизанам — Андрею Звонареву и Кузьме Неходе. Они подкараулили Ставинского и застрелили на Третьей Продольной улице, неподалеку от дома, где он жил. Так что Ставинский за все получил сполна — и за старое хищничество, и за кражу народных ценностей, и за предательство Родины. Но по интересующему нас вопросу он, к сожалению, уже никаких показаний дать не может.
Видите, как жизнь решила, уважаемый Всеволод Николаевич. Я постарался вам помочь, насколько было в моих силах. Но, кажется, уже больше ничего по криминалистической, так сказать, линии выяснить не удастся. Придется вам уж самим искать, где же он выкопал древние сокровища. Я понимаю, насколько нелегка эта задача. Но наберитесь терпения, может, вам повезет. И черкните мне, пожалуйста, хоть пару строчек, как идут у вас дела. Что удалось раскопать интересного?
И вот еще какая мысль пришла мне в голову. Все я думал о том, зачем понадобилось Ставинскому, кроме золотых вещей, таскать еще в чемодане обломки древнего горшка? Каким он вырисовывается со слов всех, кто его знал, это на него совершенно непохоже. Допустим, правильна ваша версия, что осколки попали в чемодан случайно, завалившись в вазу. Но Ставинский уж наверное бы их заметил — и давно вышвырнув, не стал бы таскать.
Знаете, какая мысль возникла у меня по этому поводу? Что драгоценности эти выкопал вовсе не сам Ставинский и даже не простой «счастливчик», работавший на него, а кто-то серьезно разбиравшийся в археологии. Для кого и эти черепки, как вы сами мне неоднократно поясняли, представляли определенную ценность.