— Откуда вы все это знаете, Андрей Осипович? — потрясенно спрашиваю я.
— Да ведь я же вам, помнится, говорил: увлекаюсь изучением холодного оружия всех времен.
Занятый стрелами и пораженный удивительными познаниями бывшего следователя, я не сразу замечаю, что Тося хочет что-то спросить. Наконец она не выдерживает, тянет меня за рукав:
— Всеволод Николаевич, а где же сам скелет?
— Какой скелет? — не понимаю я.
— Ну где же сам покойник? Ведь должен быть его скелет. Могила не ограблена, все цело. А скелета нет.
Мы с Алексеем Петровичем и Клименко, слушавшими наш странный разговор, довольно тупо озираемся по сторонам. Еще раз осматриваем всю погребальную камеру. Потом смотрим друг на друга… В самом деле, что за чертовщина. Стоят нетронутыми сосуды, лежат наконечники стрел, проржавевший меч с остатками истлевших ножен. Его обычно клали рядом с покойником. Но меч есть, а скелета возле него нет.
Куда же подевался покойник? Ведь не могли украсть его скелет грабители, оставив все прочее в неприкосновенности?!
Авенир Павлович так заинтересован, что, заглядывая, чуть не сваливается в раскоп.
— Кенотаф! — догадываюсь я.
Студенты переглядываются, услышав знакомое слово, и с новым интересом начинают осматривать все вокруг.
Еще бы. Нам попалось ложное погребение! Их устраивали, когда воин погибал где-нибудь на чужбине, в дальней стороне. Тело его оставалось в руках врагов. И тогда его близкие у него на родине все же устраивали ему символические похороны. Копали могилу, как полагалось по обычаям предков, укладывали в нее всю погребальную утварь, насыпали высокий курган и совершали тризну возле пустой могилы.
Находка интересная. Дело в том, что в здешних краях кенотафы большая редкость. Их тут обнаружено всего несколько, причем все более позднего времени. Гораздо чаще встречаются они в степи, особенно на Кубани. Это и понятно: жившие в Предкавказье кочевые скифы чаще совершали дальние походы в чужие края и там погибали. Судя по обилию кенотафов в тех местах, не менее трети воинов не возвращалось домой.
Выбравшись из раскопа, Алексей Петрович долго стоял, задумчиво рассматривая контрольную бровку.
— Кажется, я понял, почему могильники эпохи бронзы оказались выше более позднего погребения, — сказал он. — Хоронившие просто решили сберечь труд, пристроив свой курган к старому, уже оплывшему к тому времени.
— Пожалуй. Любопытно. Надо все хорошенько зачертить и сфотографировать.
Но чей же кенотаф мы нашли — неврского воина или скифа-пахаря? Спор об этом начался еще у раскопа и продолжался вечером по дороге в лагерь. Но там от этой загадки нас на время отвлекли письма, привезенные с почты.
Уже вышел журнал с описанием и фотографиями наших прошлогодних находок. Как я и предполагал, загадочный конус вызвал немало оригинальных гипотез. Три из них излагались в письмах, которые нынче пришли. В одном письме неопровержимо доказывалось, что конус — часть конской парадной сбруи, и был приложен рисунок ее реконструкции. В другом столь же убедительно и также с приложением рисунка — что это основа сложного головного убора, вероятно царского. В третьем же письме один коллега высказывал предположение, будто конус — часть какого-то неизвестного нам скифского оружия, и добавлял: «Очень рекомендую вам, уважаемый Всеволод Николаевич, проконсультироваться с выдающимся знатоком древнего вооружения А.О.Клименко, живущим в Керчи. Адрес его, вероятно, знают в музее…»
— Смотрите-ка, Андрей Осипович, у вас в Керчи, оказывается, есть знаменитый однофамилец — знаток оружия, — сказал я.
И только тут до меня дошло, что совпадает не только фамилия, но инициалы! Сразу вспомнился утренний разговор о стрелах, и, окончательно опешив, я спросил у бывшего следователя:
— Так это вы?! Что же вы мне раньше не сказали? Морочили голову, изображая этакого простачка и профана в археологии, якобы только что начавшего ее изучать.
— Да говорил же я вам, что собирать всякое холодное оружие — мое стариковское хобби, — ответил он, опять пряча смеющиеся глаза в глубокие щелочки под густыми бровями. — Нельзя же отставать от века. Вот и получилась, говорят, неплохая коллекция. Все собирался вам показать, да как-то не представилось случая.
— Ну что вы прибедняетесь? Какой вы любитель, если к вам за советом специалисты адресуют. Хобби! Н-да, ловко вы меня разыграли. И в музее никто не предупредил.
Андрей Осипович улыбнулся:
— Они считали, вы знаете…
— Теперь понятно, откуда у вас такие познания в археологии, — сказал Савосин.
Забегая вперед, скажу, что, попав снова в Керчь, я, конечно, познакомился с коллекцией Клименко. Она оказалась совершенно изумительной.
Все устройство погребальной камеры — то, как были уложены бревна по ее стенам и над ней, в виде чуть покатой двускатной крыши, — как будто свидетельствовало о живучести еще давних традиций чернолесских племен.
Закончив раскопки, мы занялись детальным изучением находок, ломая головы над тем, кто же тут был похоронен — невр или скиф.
Простота и бедность керамики подтверждали: погребение, пожалуй, действительно относится даже к седьмому веку до нашей эры, как уверенно определил Андрей Осипович по наконечникам стрел, — а мы ему теперь стали твердо доверять.
Но подобную посуду находят и в погребениях скифов-пахарей!
В углу погребальной камеры мы нашли часть сбруи коня, который должен был отвезти покойного воина в загробное царство. Поскольку сам воин не был тут погребен, его родственники вполне разумно и коня убивать не стали, просто так же символически положили в гробницу лишь его сбрую. Кожаные ремешки, конечно, истлели. Сохранились лишь бронзовые удила с колечками в виде стремечек на концах, бляшки и псалии из кости. То, что они были костяные, тоже подтверждало древность погребения. Они напоминали о тех временах, когда по равнинам еще бродили мамонты и не знавшие пока железа наши далекие предки сидели в пещерах у чадных костров, коротая время вырезыванием вот таких зверушек из податливой кости.
Но самой любопытной среди украшений конской сбруи была, пожалуй, маленькая, всего в пять сантиметров длиной и в три высотой, тоже вырезанная из кости головка лосенка! Правда, неведомый древний мастер придал ей несколько фантастические черты, но все равно не оставалось сомнений в прототипе: едва наметившиеся рожки, горбинка морды, широкие отвислые губы.
Любуясь фигуркой, я снова, в какой уже раз, задумался о загадках звериного стиля. Он возникает как-то внезапно, примерно во второй половине седьмого века, и сразу получает всеобщее распространение от приднестровских степей до алтайских горных пастбищ. Одни предлагают искать его родину в Передней Азии, другие — в лесах Приуралья или степях Казахстана.
Но, вероятно, древние корни скифского искусства близки к тотемическим изображениям почитаемых животных еще древнего родового строя. А с распадом родового общества и выделением знати изображения священных зверей стали как бы символом власти и знатности. У зверей стали подчеркивать силу и мощь, изображать их в схватке, в борьбе, чтобы показать могущество владельца украшений и запугивать врагов.
Многие звери почитались священными еще у первобытных людей. Но таких древних изображений дошло до нас очень мало, потому что их делали из менее прочных материалов, чем металл. К тому же с появлением бронзы, железа и золота художникам стало проще размножать свои творения. Каждое изображение на неподатливом камне или кости создавалось в одном экземпляре. А с помощью одной бронзовой матрицы стало возможно начеканить из тонкого золотого листа уже целое стадо совершенно одинаковых оленей. Наверное, именно поэтому звериный стиль так широко распространился не только у скифов, но и у соседних племен.
Над чьей же символической могилой был насыпан этот курган, рядом с могилами людей еще давней эпохи бронзы? И снова меня донимал проклятый вопрос: какой же курган раскапывать теперь?