Новую страницу в его персональных отношениях с напитком открыла поездка в Грецию. Нет, греческий кофе не был лучше французского, но он был совершенно иным, самобытным, несущим неизгладимую печать народа. В отличие от французов, греки перемалывали кофе в мельчайшую пыль, порой добавляя туда же золу фруктовых деревьев, за счёт чего напиток становился непередаваемо густым и насыщенным. Но, что категорически не понравилось юному Александру, они зачастую и сами зёрна обжаривали до состояния чуть ли не золы.
И, наконец, в прошлом году случилось ещё одно, казалось бы совершенно невероятное событие. Александр Христофорович Бенкендорф, считавший к тому моменту, что уж он-то разбирается в кофе гораздо лучше всего прочего петербургского света, был неожиданно и приятно удивлён. Дело было зимой, когда он по делам оказался в Финляндии и посетил дом адмирала Логина Петровича фон Гейдена. Там он встретился с перспективным для вербовки молодым мичманом, в своё время обошедшим половину земного шара на купеческих судах.
Так вот, когда содержательная часть беседы подошла к концу, молодой человек предложил выпить чашечку кофе. Александр Христофорович настроился из вежливости стерпеть несколько глотков обычной борматухи, но то, что принёс спустя всего полчаса молодой человек, стало для графа открытием. Каминный зал особняка старого адмирала наполнился волной непередаваемого аромата, и на столике между массивных кресел показались три внушительных размеров кружки с густой пеной.
Напиток оказался бразильским вариантом традиционного Австрийского Cappuzino. В южной Америке отказались от добавления в напиток яйца, стали варить кофе в турке сразу с карамелью из жжёного сахара, и вливать его в кружку со взбитым горячим молоком. Качество южноамериканских сортов кофейных зёрен тоже на голову превосходило африканские аналоги – не столь дерзкий и резкий, напиток отличала особая глубина мягкого глубоко насыщенного вкуса.
С удовольствием выпив большую кружку кофе, Александр Христофорович велел закладывать карету для длительной поездки в Москву. Теперь он знал, от кого можно получить столь необходимую ему информацию. Вот только ехать надо было немедленно и обязательно лично – дело не терпело отлагательств, и было слишком важным, чтобы перепоручить его другим.
6
Первые месяцы в усадьбе Яков только ночевал. Всё остальное время он проводил в дальних, многочасовых и многокилометровых прогулках по окрестным холмам, по берегу реки, по бесконечному вековому лесу. Когда ноги сами выбирают дорогу, глаза внимательно и цепко смотрят по сторонам, пальцы сжимают шейку приклада, а голова свободна от мелких и суетных забот, можно, оказывается, думать о вещах серьёзных и важных.
О том, например, что лучшая часть жизни, считай, уже прожита, и прожита почти напрасно. Пусть он не опустился, как многие близкие, и не очень знакомые и приятели, не ударился в игру или вино. Но это скорее вопрос темперамента, чем осознанный выбор, или, ещё хуже – отсутствие той степени веры в себя, когда готов последний рубль поставить ребром и, если что, застрелиться под утро, но сохранить честь.
По правде говоря, Яков понимал, что всё дело было в страхе. Это страх подвиг его согласиться уйти со службы во флоте под благовидным предлогом. Тот же страх, подтачивающий, и исподволь разъедающий душу, заставил дать ложные показания, и оклеветать честного человека. Да и потом… ведь именно страх не дал ему вызвать на дуэль наглеца, обвинившего его во всех грехах после возвращения из кругосветки.
Да, Яков знал, что это был нанятый компанией профессиональный бретёр. Он должен был устранить свидетеля неблаговидных делишек, обделываемых за океаном. Но ведь и он сам хорош! Поединок оставлял шанс сохранить честь, а он предпочёл жизнь… жизнь в глухом дальнем поместье, где не встретить бывших друзей, которые могли что то услышать о его поступке, и которым мучительно больно смотреть в глаза.
Возвращаясь домой из походов, Яков кормил собак, переодевался, чистил и осматривал свой отличный английский карабин, разжигал камин и неторопливо ужинал. Потом читал, или брался за перо, решив оставить после себя мемуары, освещающие его бурную, в прошлом, жизнь.