«Великие боги, что же будет, коль не вернётся он?!»
Под окнами Деяновой хаты завыла собака.
— Сгинь, паскуда! — нагнала Урмила собаку, открыв окно и плеснув на неё водой из стоящего на лавке ведра. — Без тебя тошно.
А огонь всё разрастался. Ещё немного — и провалиться крыша. Женщина, не моргая, смотрела на то самое окно, где исчез с глаз племяш, и с шумом выдохнула, когда увидела его снова. Деян шустро передал кому-то в руки большой свёрток. Едва он сам успел вылезти, как с сильным треском и гулом рухнула крыша, подняв вверх столп искр и погребая под собой всех, кто был в избе. Понимая, что тушить огонь боле нет смысла, люди молча смотрели, как догорает некогда добротная изба. В начавшем светлеть небе была отчётливо видна страшная картина разора. Побледневшая Урмила перекрестилась и зажмурилась. Всё было кончено.
Когда полностью осел огонь, Деян вернулся в свою избу весь пропахший дымом, чумазый, грязный, с опаленными волосами и протянул Урмиле тот самый свёрток, что вынес из пожарища. От удивления женщина вскрикнула: на руках парня лежала сильно обгоревшая, тяжело дышавшая младшая сестра.
Знахарка тут же поняла, что дело безнадёжное, но попытаться облегчить страдания несчастного дитяти стоило. Она тут же посадила притихшую Веселину на лавку, а сама бережно взяла девочку из рук Деяна и пошла в красный угол горницы. Деян же, ни на кого не глядя, сел на короткую лавку и нагнулся вперед, потерянный, поникший, с опушенной головой. Он никак не мог поверить, что вот так запросто остался один одинёшенек. Больше нет ни отца, ни мачехи, ни младших братьев. И он ничего не смог сделать, не смог спасти. Когда он оказался в горящей избе, то все были уже с Богом в его небесных чертогах. Так и померли во сне. Одна Грушенька ещё в люльке надрывалась. Как же так? За что? Горькие слёзы покатились по грязным щекам и закапали на пол. Ничего не понимающая Веселина тихо слезла с лавки, прошлёпала босыми ногами по половицам, присела на корточки рядом с отцом и, обняв руками его колени, тоже разревелась. Деян подлаживал дочь по вздрагивающей спине, но сил не было ни подняться, ни утешить. Самому сейчас хотелось утешения. Так больно ему ещё никогда не было.
Деян позабыл про спокойные дни и ночи, про сон и отдых. Нужно было колосья обмолотить, зерно на мельницу свезти, сено под навес в хлев спрятать, домашнюю скотину кормить, корову доить, Урмиле с Грушей помогать. Веселина словно понимала, как тяжело приходится отцу, и вела себя тихо, часто играя на заваленке с котятами от Мурки.
Пришёл жнивень. Грушеньке легче не стало — она таяла на глазах. Кожа пошла гнойными язвами, дыхание с шумом и хрипом вырывалось из горла. Однажды встал Деян рано, а она уже отошла и остыла. Померла прямо в конце первой седьмицы. Хоронили Грушу всей деревней в погожий тёплый день. Женщины и девки тихо плакали, вытирая глаза платками. Когда все разошлись, выразив понимание и сочувствие, Деян опустился на колени перед могилами родных, закрыл лицо руками, и беззвучно разрыдался. Не уберёг и самую младшую, не вырвал из лап смерти. Прибрала и эту невинную душу, окаянная.
***
Ардаш не смог уговорить Снежа посидеть в избе и обождать его прихода. Он вместе с ним направился на встречу с охотником. Его не смутило, что идти — не близкий свет. Да и вообще, может, чем пособить придётся. Снеж скакал вокруг брата от нетерпения и тараторил без умолку. Его не беспокоило, что ждать, возможно, придётся долго. Ведь по времени Деян и Ардаш не уговаривались. А летние дни долгие и знойные. Терпеливо ждали оборотни на условленном месте, то и дело вглядываясь вдаль, слушая стрекот коников⁴⁹ в траве, и только с восходом первой звезды пришло горькое понимание, что никто не придёт. Обманул Деян. Получил своё от Ардаша и остыл. Снеж исподтишка поглядывал на хмурого брата, понимая его переживания. Ардаш ждал охотника не меньше, а может, дальше больше, чем он сам. Нестерпимо захотелось найти этого волоцугу и вцепиться когтями в лицо. Разодрать так, чтобы свои не признали.
— Пойдём домой, Снеж. Нечего нам здесь маяться, — прозвучало устало за спиной мальчишки, — не придёт он.
— Эм… А, может, что-то случилось? Ну, такое, что не смог он.
— Не знаю, братец. Но только сейчас нам надо меньше крутиться возле людей. Начинается охота на гусей, уток, косачей. Охотников вдоль реки прибавится в разы. Лучше от греха подале держаться и с ними не встречаться. Если взаправду не смог прийти по суръёзной причине, то он прекрасно знает, где нас найти, — говорил, а сам в свои слова не верил. — А коль передумал, то его на это право. Пошли, говорю, скоро совсем стемнеет. Хотя нет, давай раздевайся. Я перекинусь первым. Ты наперво мою и свою одёжу в заплечный мешок сунешь да на меня наденешь, потом сам перекинешься. На быстрых лапах скорее дома будем.
Больно в душе было Ардашу, но он вида не подал. Ещё чего, чтобы младшенький его слабость видел? Ничего, ему не впервой. Отболит — загоится. Хорошая памятка. Вперёд умнее будет. Зарубку на душе сделает: с мужиками не связываться.
Деян немного оправился от потери семьи. За постоянными заботами притупилась боль утраты. Откопал он в хлеву кринку с деньгами, что отец на осеннюю ярмарку откладывал, и решил более не тянуть и на прошлое не оборачиваться, а после осенней охоты на уток уходить из деревни. Никому он ничем тут не обязан, а значит — свободен, что ветер в поле. Ардаш дождётся, выслушает и поймёт. Будет поначалу злиться, конечно, а потом успокоится и будет у них всё добре. Нет, лучше прежнего. Когда есть такая тяга друг к другу, то всё непременно наладится.
Одним вечером вертался Днян с удачной охоты. Настрелял гусей и уток полный мешок. По дороге прикидывал, на что обменяет дичь. Решил: репа, тыква, соленья и душистый мёд в самый раз к столу по осени будут. А пока всё под пол спустит. Там прохладно. В своих мыслях незаметно дошёл до деревни, а там переполох. Чужие охотники клетки со зверями притащили.
— Говорят, что в город повезут, — рассказывал дед Возгарь. — На потеху тамошнему люду. Косолапый-то огромный. Так буянит, что только рогатинами успокоить получается.
Деян покивал и пошёл себе. Пока намеченное дело не справил да припасами не обзавёлся, не хотел и думать про пришлых. Когда жара спала и потянуло от воды прохладой, вышел Деян из избы взглянуть на зверьё. Только не медведь первым просился ему в глаза, а белый волк, который был священным для этих мест. Оба зверя рычали и метались в клетках, то и дело бросаясь на прутья. Охотник про себя цветисто выругался. Лесная богиня непременно отомстит охотникам за самоуправство. Диво, что народ роптал, знают, что с Деваной шутковать — себе дороже. Нужно выручать зверя. Эти пришлые ничегошеньки не знают о здешних нравах и порядках. Это не город: тут человеку и зверю нужно уживаться рядом, не нарушая негласных законов. Второй зверь был ранен. Добро поработали охотники с рогатинами, изрядно попортив мех. Ничего хорошего при первом взгляде Днян сказать не мог. Этак они зверя до города не довезут. Издохнет по дороге от кровопотери. Пришлых охотников не видать было по близости, и Деян решился подойти ближе к медведю, чтобы получше рассмотреть раны. Зверь, почуяв чужака, резко вскинул мохнатую голову и с силой ударился всем весом о прутья клетки. В тот же миг Деян узнал его.
«Итить твою кочерыжку! Это же тот самый оборотень! Вот люблю я неприятности. Притягивают они меня, словно банный лист к заду».
Сердце охотника заходилось в груди, но взгляд оставался прямым, цепким, внимательным. Он ухмыльнулся шало и подошёл вплотную к клетке.