Наталья Алексеевна уточняет дату и задумывается. Сашеньку похитили через несколько дней. Похоже, наследственная линия подтверждается. Но чему там наследовать? Семья живёт в двухкомнатной квартире бабушки и дедушки. Дому около семидесяти лет. Наверняка ветхий. В Утятине были подобные, их уже частично снесли и тесно лепят на этом месте пятиэтажные.
Собеседник покашливает, привлекая к себе внимание. Она встряхивается и спрашивает:
– А собственно, что вы от меня-то хотели?
Он теряется:
– Ничего. Вот… просто девочку жалко.
– Вы ведёте дело?
– Да нет…
– Понятно. Девочку жалко. Так расскажите о ней.
– Да я, в общем… ну, дочь моя с ней училась… а вы приехали… вы ведь помочь?
– Я только что вам сказала, что не знала о её существовании!
– А зачем тогда?
– На могилу матери я приехала, – врёт она. – Стою на пороге вечности. Долги раздаю. Прощения прошу. А по поводу родственницы моей, так я же не вчера родилась. Вам что-то от неё надо. Нечего кругами ходить, говорите!
– Ну, не можете помочь, так и не надо!
Он срывается с места и стремительно удаляется. Ага, угадала. Так где же искать концы?
Наталья Алексеевна возвращается в гостиницу. Как в любом маленьком городе, вечером в Успенске жизнь затихает. Солнце не село, до ночи далеко, а улицы почти опустели. Нет, не стоит идти на улицу Горького сегодня.
Будем держаться вместе
Утро, объединённый двор четырнадцатого и шестнадцатого домов. Мерзость запустения. Раньше здесь песочница была, за ней забор, за забором – маленькие огородные участки. Теперь на месте огородов пятиэтажный дом. Тоже не новый уже. Между домами калитка и газон были, теперь выщербленный асфальт въезда. Машинёшки так себе… ну, понятно, не на мерседесах в этом бомжатнике раскатывают. Их дом угловой, со стороны улицы Почтовой был забор от дома до почты, теперь тоже въезд. На месте подвального окна прачечной – ступеньки вниз и дверь. Вывеска «Парикмахерская». Наталья Алексеевна спускается вниз и шарахается от окрика: «Не видите, закрыто!» Похоже, парикмахерская съезжает. Вежливо спрашивает, неужели место недостаточно бойкое? Парикмахерша отмахивается: всё равно расселят, не сейчас, так через полгода!
После прохлады подвала во дворе кажется особенно жарко. В дом заходить неохота, лучше кого-нибудь во дворе перехватить. Эх, сейчас бы Анну Ивановну сюда с её способностью собирать информацию! А впрочем… где тут главные инженеры, сидящие у подъезда? Ага, бабка с мусорным ведром, ещё бабка бельё вывешивает… так, судя по количеству белья, одинокая. Тортик, что ли, купить? Да нет, с минимальной пенсией больше колбаска радует. И Наталья Алексеевна отправляется в ближайший супермаркет.
Это она удачно уходила! Пока затоваривалась, у четырнадцатого дома на скамейках устроились уже три бабки. Наталья Алексеевна собралась с духом, подошла, поздоровалась. Ответили ей доброжелательно, но настороженно. Она подумала, плюхнулась на свободное место и достала паспорт:
– Вот, сразу, чтобы никаких недоразумений, посмотрите, а то подумаете что-нибудь…
Ближайшая к ней без стеснения ухватила краснокожую паспортину:
– Так, Трашкина…
Паспорт чуть не разорвали. Пролистали все по очереди. Потом самая старая, в сильных очках, сообразила:
– Так ты деда Алёшки дочь? Квартиру на себя оформлять будешь?
– Да что вы такое говорите, – испугалась Наталья Алексеевна.
И стала излагать уже обкатанную версию: приехала на могилу матери, не была тут много лет, о существовании сестры и племянников не знала. На кладбище подошла к ней горластая тётка…
Слушали затаив дыхание. Про тётку переглянулись и единодушно решили: Ольга. Но контрольный вопрос по местоположению могилы задали. Убедились, что не врёт, и сказали, что согласны поделиться информацией. Тут Наталья Алексеевна опомнилась и сказала, что глупо общаться на сухую, и предложила нарезать бутербродов. Бабки отказываться не стали, дружно переместились за доминошный стол у гаражей, шуганув оттуда пьяненького мужичонку. Одна засеменила за посудой, другая поплелась за чайником, третья кинулась за вишнёвкой. Наталья Алексеевна испугалась, что дело обернётся пьянкой, но нет, старухи выпили по напёрстку и перешли к чаю с бутербродами. Из их полуторачасового разговора она узнала следующее.
Вера Трашкина от соседок заслужила эпитеты «шалава», «кукушка» и «змеища». С детства родителей огорчала хамством, ленью, гулянками и скандалами. Даже души в ней не чаявшая мать звала её «проклятье моё». Лет в двадцать пять Вера залетела неизвестно от кого и родила двойняшек. После родов не остепенилась и продолжала, по выражению старух, «шалаться». Бабка с дедом воспитывали детей, после смерти супруги дед продолжал держать семейный корабль на плаву. Но пять лет назад дед умер, и семья пошла вразнос. Соня хоть в школу ходить продолжала, а Ванька связался с плохой компанией, мать не слушался, да и вообще никого не слушал, даже участкового. Племянника Натальи Алексеевны соседки характеризовали как «гадёныш» и «паршивец», племянницу – «овца» и «блаженная». Соседи ждали, что Вера продаст квартиру, переселившись в какой-нибудь барак за городом, но оказалось, что дед оставил завещание на внучку. Учитывая бесхарактерность Сони, мать всё равно провернула бы это после её восемнадцатилетия, однако, чтобы квартиру продать, требовалось погасить задолженность по коммуналке, поэтому беспокойная семейка по-прежнему жила здесь. А теперь замаячило расселение, и Вера затормозила в ожидании золотого дождя.