Соню после школы мать пристроила торговать на рынке. У «блаженной» хватало ума не нести деньги в дом, благо хозяйка расплачивалась ежедневно. Покупала продукты, и даже умудрялась что-то платить управляющей компании. Долг не уменьшался, но хотя бы не рос. Она в этом домашнем бардаке умудрялась как-то содержать себя в чистоте и не пить. Со сверстниками не общалась, потому что они её за человека не считали. Ваня неожиданно поднялся. Ни деньги, ни продукты в дом, конечно, не носил, но стал хорошо одеваться и ездить на красивом мотоцикле. Далее в повествовании возник затор, потому что у старух кончились факты и начались предположения. В качестве источника Ваниного благополучия называли воровство, сутенёрство, наркотики, но доподлинно соседи ничего не знали. Потом вдруг погиб приятель Вани. После его похорон в дом Трашкиных стали ходить какие-то люди, причём не шпанистый молодняк, а люди очень разные. Верка засуетилась, пить перестала. Мать с сыном, до этого уживавшиеся, стали ругаться. Повезло Соне, которая накануне первого убийства загремела в больницу с тяжёлой простудой, её забрала скорая прямо с рынка. В общем, через несколько дней соседи обнаружили мать с сыном убитыми, а квартиру разгромленной.
Слухи ходили разные. Но большинство склонялось к версии, что парни спёрли что-то ценное у серьёзных людей. И это ценное теперь искал весь город, не только хозяева, но и те, кто хотел клад найти и поживиться на халяву. Квартиру Трашкиных на щепочки разнесли, Соня даже боялась там ночевать, сняв угол у сторожихи рынка. Потом торговка Ольга вдруг вызвалась встать к ней на квартиру. Ежу понятно, что подселили её хозяева пропажи. Ну, или те, кто решил стать её хозяином.
Про арест Сони соседки не знали. Пришли к мнению, что предъявлять что-то «блаженной» глупо, и её решили просто попугать, вдруг прокатит, полицейские тоже не прочь разбогатеть. Они, старухи, сериалы смотрят, поэтому знают, что на третий день невиновных отпускают.
– А если её заставили что-то подписать? – спросила Наталья Алексеевна.
– Так ведь ты заступишься, родная же кровь, – жалостливо сказала та, что в сильных очках.
Какая родная кровь? Сашенька у неё родная кровь! Ещё с недавних пор она Лёню родным почувствовала. И больше никто! Ей бы их спасти, зачем ей эта недоразвитая внучка отца и тётки! А рука под требовательными взглядами старух уже схватилась за телефон.
Молодой человек, работающий на Наппельбаума, в ответ на её рассказ весело ответил, что сейчас всё выяснит, и что дополнительной доверенности не надо, будем считать, что он её семейный адвокат. А потом перезвонил и сказал, что надо срочно подъехать к тому же отделению.
Соня сидела в коридоре напротив того же пятого кабинета. При виде Натальи Алексеевны она просияла: «Тётя Наташа!», но ни встать, ни тем более кинуться с объятиями не осмелилась.
– Ты откуда меня знаешь?
– Дедушка рассказывал. Он сказал, приедет тётя Наташа и меня спасёт.
– Когда это он рассказывал?
– Давно. Я тогда ещё маленькой была. Он фотографии мне показывал и рассказывал.
О боже, девчонка и вправду блаженная.
– Поехали, до дома довезу, – поторопил их адвокат.
– Нет, – отшатнулась Соня. – Я лучше пешком!
– Что за капризы? – сухо спросила Наталья Алексеевна.
– Я же здесь два дня, – шепнула она родственнице. – Немытая, потная, ужас!
Молодой человек расслышал и сказал ей без усмешки:
– Я адвокат, подруга. Из КПЗ даже бомжей возил. И жара сегодня, обещали до тридцати. Так что розами сейчас ни от кого не пахнет. Поехали!
Во дворе встретило Наталью Алексеевну престарелое воинство. Только они вылезли из машины, как со скамеек четырнадцатого дома кинулись три знакомые бабки. Ну, как сказать кинулись: одна хромала, другая ковыляла, переваливаясь, третья на палку опиралась. И намерение у них явно было сопровождать их в квартиру. Ну, поднялись на второй этаж и зашли. Да… покидала Наталья Алексеевна это жилище сорок пять лет назад, обезобразив его до невозможности. Но такого безобразия предвидеть не могла. Расколочено было всё, что только возможно расколотить, вывернуты не только мебельные дверцы, но даже подоконники. Охнула не только она, но и живущие в подобном бомжатнике старухи. Одна Соня не дрогнула: