Утром снова то же, к чему привыкли, — пыль дорог и тряска кибиток. Задержавшись на глинопромывальной фабрике, Зуев напрямик, проселочной дорогой, нагонял обоз экспедиции.
В ПРОВИНЦИАЛЬНОМ ГОРОДЕ
С самого раннего утра в воеводском доме начались шум и беготня.
— Марфа! Начали гусей-то щипать? — неслось из кухни.
— Ахметка! Ты какие дрова несешь, болван? Нежели такими дровами сегодня печь топить будем? Тащи березовых...
— Анна Алексеевна, Спиридоныч рыбу принес, посмотреть извольте...
То воевода Исецкой провинции, статский советник Власий Ильич Веревкин готовился к приему гостей. Еще бы! Из самого Санкт-Петербурга приехала экспедиция императорской Академии наук. Событие для Челябинска значительное. Именитые жители города с нетерпением готовились к этому приему. Из окованных сундуков доставали слежавшиеся, пересыпанные табаком праздничные платья, кафтаны, мундиры. Они проветривались, чистились, подновлялись. Особенно много хлопот было у единственного в городе цирюльника воинской команды Сидоровича. Поручик Преображенский откомандировал его с утра по домам городской знати. Дамам нужно было соорудить прически, привести в порядок парадные парики дворян, чиновников, приглашенных в воеводский дом.
После пополудни к дому воеводы потянулись гости. У крыльца чернели две чугунные пушки, около которых маршировали солдаты. В сенях в ожидании поручений толпились молодые казаки.
Академика Палласа воевода встречал в сенях. К этому времени в парадной зале собрался весь цвет города. Рядом с Веревкиным в залежалом кафтане елизаветинских времен хорохорился товарищ воеводы Василий Иванович Свербеев, маленький, сухонький старичок с лисьей мордочкой. Тут же блистал выправкой поручик Преображенский, смирно стоял отставной сержант Новгородского полка Ахтыров, два казачьих есаула. Толпилось несколько купцов и мелких чиновников. С ними были жены и дочери.
В стороне уединилась кучка польских ссыльных конфедератов. Они даже здесь не потеряли шляхетской спеси и гонора. Хотя они и были сосланы в Челябу как государственные преступники, но воевода привечал их к дому за скудностью в городе дворян и чиновников.
Пригнувшись в низких дверях, в горницу вошел Паллас в простом коричневого цвета, но хороши сшитом кафтане и белом пудреном парике. За ним вступила Амалия Карловна, в скромном, но также хорошо сшитом платье. Она мило улыбалась. Оба непринужденно ответили на приветствие хозяина и присутствующих. За ними следовали молодые ученики Никита Соколов и Василий Зуев. Никита Соколов только недавно вернулся из самостоятельной поездки.
Гости и хозяева сразу шумно стали размещаться за большим столом, который весь был уставлен едой и питьем. Тучный воевода любил покушать, любил и угостить.
Василий Зуев поначалу попал на середину стола. Рядом с ним усадили дочь местного благочинного, пухлую, как сдобное тесто, поповну. Затянутая усилиями девок в нарядное атласное платье, перекупленное у ссыльных конфедератов, она сидела смирно, не в силах перевести дух. Василию было смешно и жалко ее. Поповна ничего не ела, по лицу ее стекал пот. Но скоро Зуева позвал Паллас. Академик, слабо зная русский язык, никак не мог столковаться с Веревкиным. Зуеву пришлось помогать. Он то подсказывал Палласу по-немецки, то поправлял его коверканную русскую речь. Разговор велся о богатстве местного края, о торговле, горном промысле, занятии населения.
— Бога гневить нечего, — навалившись на стол телом, говорил Веревкин, — наша Исецкая провинция, сударь мой, богата. Леса дремучие, богатств горных невесть числа. Хлеб родится хорошо. Скота? Да его у башкир или у орды хоть даром бери, хоть сам по степи разводи. Только людишек мало.
— А почему? — полюбопытствовал ученый.
— Где их возьмешь, людишек-то? — оживился воевода. — По России-матушке почти все мужики по помещикам розданы. А помещики за Урал-камень поселяться боятся. На казенные заводы гонят каторжников да приписных. А те, чуть что, в Сибирь норовят бежать. Солдат мало, а казаки — народ не шибко надежный.
Товарищ воеводы Свербеев, чтобы занять гостя, подвел к нему одного из конфедератов, высокого старика в поношенной венгерке. Старик с сивыми усами и большой копной седых волос был учителем. Он хорошо был ознакомлен с природой и жизнью местного края, изъяснялся по-немецки, понимал и латынь, поэтому с Палласом мог свободно обходиться без переводчика. Василий Зуев был отпущен.
Гости засиделись у воеводы допоздна и их разводили по домам дворовые слуги и казаки.
Долго лаяли по пустынным темным улицам собаки, растревоженные необычным для них поздним хождением.
На другой день неугомонный академик, взяв с собой Соколова и Зуева, отправился в Екатеринбург. Гайнан вернулся в Уфу. Никифор нес гарнизонную казачью службу. Ксенофонт остался в крепости один.
„БАБЬЯ КАТОРГА“
В первых числах июня Паллас и его спутники подъезжали к Кыштымскому заводу, основанному в 1755 году Никитой Никитовичем Демидовым. В лощине меж гор видна колокольня каменной церкви. Она да стиля ампир хозяйский дом с колоннами резко выделялись среди черных приземистых домишек.
Господский дом темными глазницами окон угрюмо смотрел на гладь заводского пруда. В доме никто не жил. В парадных залах, столовых, кабинетах годами пылились и поедались молью дорогие ковры, блекли краски редчайших картин западных мастеров, плесневели тысячи роскошно изданных книг.
Завод осматривали мельком. Досмотрщики не особенно-то охотно пускали приезжих по цехам.
Не успели зайти в первую молотовую, как где-то в в грохоте и пламени раздался нечеловеческий крик. Удары молота стихли. Народ кинулся в край полутемного помещения. Мимо путешественников на грязных рогожах пронесли троих работников. У одного была снесена верхняя половина головы. Другой, сорокалетний мужчина с пегой бородой, норовил вскочить, хватая оборванный кровавый рукав, из которого белела кость.
— Рученька, моя рученька! — истошно выкрикивал он.
Третий был подросток. Кусок раскаленной чугунины, отскочивший от треснувшего молота, как бритвой, срезал ему ступни ног.
Пострадавших унесли. Серая толпа угрюмо сгрудилась у дверей.
— Второй раз на неделе!
— Молота льют по дешевке, а людей не жалеют.
— Сколь людей погибло...
— Доколе терпеть?
— Эдак всех перекалечат!
— Хватит!
В проеме дверей появились досмотрщики и заводская полиция, сбежавшиеся со всего завода.
— Чего стали, чего не видели? Становись на работу!
— Сам становись!
— Сегодня один молот лопнул, завтра другой.
— Разговаривай! Железо пережжете, дьяволы, пускай молота! Плетей захотели?
Под напором досмотрщиков и полиции толпа медленно расходилась. Вновь загрохотали молоты. Молодой досмотрщик вежливо, но настойчиво выпроводил Палласа и студентов из молотовой.
Вечером пунктуальный Паллас заносил в свой путевой дневник: «Молоты на Кыштымском заводе Демидова льют из чугуна, и сие не только причины, что их часто новыми переменять надлежит, но нередко то случается, что мастеровые и работники либо жизнь от молотов теряют, либо членов лишаются, и такая беспрестанная опасность от разваливающихся молотов все время есть...»
Соколов и Зуев обсуждали этот случай горячо, с возмущением, но между собой. В открытую говорить было опасно. Демидов везде имел свою руку.