— И что при этом чувствовал человек? Который… которого…
— Ничего. Вообще ничего. Я помню, как Вильштейн мне рассказывал: первые пару недель абсолютно никаких ощущений. Только изжога от такого количества алхимии в пончиках и очень яркие сны — не всегда приятные, но, в целом, не кошмары. Так, занятные игры разума. Когда ты на химии такое часто бывает. Да вы и сами знаете, лечились же от эфирных контузий.
— А потом? — Следователь заёрзал на табурете, плеснул себе из бутылки и, отобрав у инквизитора нож, который тот бесцельно вертел в руках, стал нарезать колбасу на тонкие-тонкие кружочки. Получалось хорошо: нож у Френна был острый.
— Потом… — Артур ненадолго задумался. — Первые изменения начинались, примерно, в конце третьей недели. Спокойствие. Умиротворение. Резкое снижение мотивации — почти все подопытные забросили работу; только Вильштейн что-то там шкрябал в своих тетрадях. Возросший интерес к чтению — библиотека пришлась очень кстати. Небольшое усиление колдовских способностей по шкале Крегора-Моне. Нормализация сна… ещё чего-то там по-мелочи, не помню уже. А потом мы заметили, что вся опытная группа читает книги с какой-то запредельной скоростью.
— В смысле?
— В прямом. Томик на пятьсот страниц человек проглатывал за час. Нам пришлось расширять библиотеку и организовывать подвоз литературы. При этом подопытные запоминали абсолютно всё, каждое слово. И ничего, вообще ничего не замечали, можете себе такое представить? Даже Вильштейн не понял, о чём я говорю, когда я спросил его каково это — проглотить все пять книг Фламанци Резо за полдня. Понимаете? Для него это казалось чем-то само собой разумеющимся. Мы провели быстрый тест: он помнил каждое прочитанное слово. Остальные тоже. Способность нейронов мозга к почти мгновенной рекомбинации с сохранением проводимости и накопленного опыта. Для нас это стало откровением: мы-то твёрдо знали, что память — это о связях… Ладно, не буду вас грузить.
— Да ладно вам. Грузите. Не всё понятно, но интересно. — Френн отобрал у Фигаро колбасу. — Вы её хотите на триста колечек нарезать?.. А Лудо? Он-то откуда взялся? Вы же сами сказали, что подопытными стали колдуны из вашей научной когорты?
— Лудо… — Мерлин шумно вздохнул. — Лудо появился из-за Томаша Риддла. Жила тогда такая семейка — Фрикассо. Большие сволочи, но со связями. Мы часто решали через них разные деликатные вопросы, когда просто саблей, кинжалом или ядом в супе обойтись было нельзя. Фрикассо были дипломатами и очень хорошо разруливали вопросы с высшим, мать его, обществом. Поэтому члены этой семьи допускались даже в Башню. И был у них сын — младшенький. Лудо. Луи де Фрикассо. Паренёк лет двадцати. Приятный парень, но… Короче, он был умственно отсталым: к двадцати годам интеллект пятилетнего ребёнка. Генетика, ничего не поделаешь. Так карты легли. И вот как-то раз Фрикассо попросили Риддла избавиться от Лудо. Любыми способами. Чтобы, значит, не сидел сынок бельмом на глазу знатного рода. К тому же, Лудо был единственным наследником мужского пола, и, случись что с Фрикассо-старшим, его дочка Аглая получила бы кукиш с маслом. Традиции — не хвост собачий! Ну и Риддл согласился. Но Лудо он не убил, а пристроил в Башне уборщиком: мыть полы, протирать окна, сдувать пыль…
— Но Башня…
— Да, да, я в курсе. Башня чистит себя сама. Как и Академия. Риддл мне рассказывал, что, мол, поступил по совести, не дал, понимаешь, сгинуть бедному дурачку и работу ему нашел, чтобы не на подаяния жил, а на честно заработанные, бла-бла-бла… Да только я слишком хорошо знал Томаша. Понимаете, он сам пришёл с самого дна, его мать стирала простыни в борделе, а отец ушёл от них, когда Тому было два года. Но интеллект Риддла и выдающиеся колдовские способности помогли ему забраться на самый верх Белой Башни. Вот только в Башне не чувствуешь этой высоты. Там тебя окружают первые умы мира. Опять конкуренция, пусть и интеллектуальная. Риддлу же нужен был кто-то… Как бы вам сказать…
— Я понял, — Френн сделал большой глоток из стакана. — Кто-то, на фоне кого можно постоянно вспоминать о яме, из которой ты выбрался. Как на похоронах: покойника, конечно, жалко, но в голове-то, на самом дне, играет мысль: «хорошо, что сегодня не я».