Земли видно не было; вокруг горы, куда ни глянь, громоздились белыми кручами облака.
— Вы-ы-ыше-е-е облако-о-о-ов мы с тобой начнё-е-е-ем сначала-а-а-ала… — хихикая, напевал Артур, но Фигаро не обращал на него внимания; его полностью захватила потрясающая красота пейзажа. Не то чтобы он никогда не видел облаков сверху — в конце концов, он летал на дирижаблях — но те облака, что застыли вокруг в безветренной ночи, напоминали колоннады того загадочного города, что, как пишут в своих книгах мистики, иногда можно увидеть под утро, когда небосвод только-только начинает сереть, и лишь самые яркие из звёзд остаются дотлевать на небосклоне. Небесное сияние лило вниз серебро, остывавшее неземными отблесками на вычурных облачных арках и изящных порталах, и конца-краю этому чуду не было.
Бесконечность звёзд, бесконечность облачного пейзажа — всё это оглушало своей неземной величественностью, и следователь даже поморщился, когда до его слуха долетел звук, что казался в этих призрачных чертогах совершенно неуместным: низкое звериное рычание.
Для обычного человеческого зрения эфирная аномалия была просто непримечательным блеском в паре футов над каменной плитой (Фигаро понял, что именно здесь находится самая высокая точка «лба» Рогатой горы). Так, лёгкий перелив, трепетное мерцание, будто горячий воздух поднимается летом над раскалённой мостовой. Но в это марево, в это судорожное дрожание проваливался взгляд, заставляя присмотреться к непонятному Нечто поближе, и тогда становилось заметно, что в центре лёгкого вихря находится… ничего. Пустота, отсутствие любых форм и цветов, ничто в самом прямом понимании этого слова. Это была даже не чернота, которая, по идее, должна являться человеческому восприятию на месте, где ничего нет, а просто… ничто.
Разумеется, следователю хватило ума не смотреть на ЭТО через Эфир.
Волколаки — их было, по приблизительным прикидкам Фигаро, что-то около тысячи — сидели вокруг мерцающего дрожания аномалии четырьмя ровными кольцами. Если в этом и был какой-то метафизический смысл, следователь его не понял. Ему просто было страшно.
Глаза-угольки, белые как снег зубы, алые языки, с которых на камень капала горячая слюна, серебристая шерсть — волколаки, конечно, вызывали уважение, но, будем откровенны, только количеством. Не такая уж и невидаль — волколак, если уж на то пошло. Но вот над ними, над дрожащей пустотой дыры в ткани мироздания…
Подсчитать точное количество снежных спрайтов было невозможно; они не имели чёткой формы и постоянно просачивались друг в друга, переливались, перетекали, сверкали, искрили и издавали уже знакомый Фигаро звук: лёгкий мёртвый шелест северной авроры.
— Не потянем, — спокойно констатировал Метлби. — Или у господина Медичи есть туз в рукаве?
— Тузы не понадобятся, — отмахнулся Артур. — Двигаем.
— Э-э-э… Прямо через них?
— Прямо через них.
— А если…
— Они не нападут.
Магистр открыл рот, закрыл его, молча пожал плечами, и пошёл вперёд. Анна, комично покачиваясь, летела за ним.
А Фигаро вдруг понял, что Артур прав: ни волколаки, ни ледяные элементали не собрались на них нападать.
Волки рычали и грозно царапали когтистыми лапами камень, спрайты хищно свистели, плюясь искристым льдом, но…
«Вот только они нас не тронут»
— Френн, держитесь ближе к Фигаро. Вы не под защитой Договора… Да, вот так будет нормально.
— А при чём тут Договор? Откуда…
— Имейте терпение.
Шаг. Ещё шаг. Шипы на ботинках цеплялись за камень, царапали его, высекая едва заметные искры.
Волколаки зарычали, оскалились, и… отступили.
Анна Гром застонала.
Тело девушки засветилось; вокруг запястий и головы вспыхнуло вполне различимое гало. Воздух загудел, запах электричеством.
— Если она проснётся, у нас будут проблемы, — пробормотал Мерлин. — Что вы ей вкатили, Метлби?
— Сомниум экселенц. Кристаллы, разведённые в масле один к ста тысячам.
— Крепкий раствор. Ничего сильнее дать ей уже нельзя. Разве что…
— Попробовать заклятьями? Мне кажется, это плохая идея. Её аура и так аномально уплощена и нестабильна.
— Вы опять прошли собеседование на моего заместителя. Ещё пару раз, и я вас найму.
Волки-оборотни завыли.
Это был страшный звук; не вполне вой и не вполне голос, точно завыл сам ночной воздух, застонал, распался на сотни отдельных голосов, которые, всё же, были одним единственным голосом. Только сейчас этот голос уже не угрожал.