— Ага! — со стороны двери донесся оглушительный рев, — проснулся?! Отлично! А ну-ка, вставай, лежебока! Труба зовет!
Фигаро чуть скосил глаза и увидел комиссара Пфуя, стоящего на пороге комнаты и вертящего на пальце широкую армейскую саблю (тяжеленная железяка в руках комиссара выглядела просто крупным перочинным ножичком). На Пфуе были широкие штаны с лампасами и полосатая тренировочная безрукавка, придававшая ему сходство с боцманом некоего пиратского корабля, пустившего на корм рыбам не одну сотню невинных душ.
— Вставай, вставай! — комиссар нетерпеливо щелкнул пальцами, — нечего разлеживаться! И так уже почти сутки дрыхнешь! Качка сказал, чтобы я провел экспресс-тест — проверить твое физическое состояние. Так что — ноги в руки и вон с дивана!
Следователь вздохнул, одним движением сбросил с себя простыню, сел… и замер в нерешительности.
Что-то было… не так. Не в смысле «все было плохо», о нет, но что-то явно изменилось, причем в лучшую сторону.
Тело Фигаро, казалось, стало чем-то вроде мыльного пузыря, надутого через соломинку теплым и ласковым светом. Ни привычной боли в мышцах, ни треска суставов, ни даже обычной утренней ломоты в спине, что, конечно, можно было бы списать на чудодейственные свойства матраца, вот только…
Не было тяжести в ногах. Не щелкали болезненно колени, не кружилась голова (обычно такой резкий подъем вызывал у следователя некоторую дезориентацию, но сейчас ничего подобного не произошло). Куда-то делось мерзкое утреннее послевкусие во рту, заставлявшее Фигаро сразу же тянуться за зубной щеткой.
Одним махом следователь соскочил с дивана, повернулся к высокому зеркалу висевшему чуть в стороне от окна… и обомлел.
Потому что колдовство магистра-трансформатора, коснувшись его пухлого, порядком поношенного тела, шутя сняло с плеч следователя лет тридцать, и теперь, отраженный серебряной амальгамой старого зеркала, на Фигаро смотрел восемнадцатилетний юноша одетый в полосатую, явно слишком большую для него пижаму.
Темно-каштановые волосы постриженные по последней моде — до плеч на затылке и выбритые виски. Бледно-розовая кожа без малейший признаков морщин — исчезли даже частые сеточки в уголках глаз. Куда-то делся животик следователя — результат беззаветной любви к куриным крылышкам в кляре, свиным отбивным и темному пиву. И даже пухлые ладошки Фигаро вытянулись, истончились и стали такими, какими были давным-давно — длинными и тонкими руками пианиста, глядя на которые его отец, вздыхая, говорил: «…тебе, сынок, не в земле копаться, а бумажки в конторе перекладывать».
— Хорош, хорош! — Пфуй фыркнул в усы. — Пришел бы ты в Академию в этом возрасте, был бы сейчас комиссаром. Так нет — тянул кота за хвост, ждал непонятно чего… Ладно, потом налюбуешься. Свою легенду-то помнишь, склеротик?
— Да помню, помню, — отрешенно пробормотал Фигаро и неожиданно рассмеялся — таким неожиданно высоким оказался его голос: ломающийся подростковый тенорок. — Звать-то меня как будут?
— Хм… — Комиссар задумался. — А пусть будет… Фигаро.
— Фигаро? — опешил следователь. — Хотя… Вы знаете, комиссар, мне нравится.
Столица грохотала.
Она свистела, ревела, плевалась паром из открытых и огороженных строительными треногами люков, шипела запертым в трубах сжатым газом. Она воняла керосином, мазутом, перегретым каучуком, кислотами, аптеками и еще бог весть чем, она окружала со всех сторон себя саму и наползала на саму себя — никогда не спящий уроборос из жести и камня.
Город, казалось, не успевает сам за собой; когда чугунно-паровой век ворвался в Королевство верхом на керосиновой самоходке будущего, Столица, не успевая расти вширь, принялась разрастаться вверх: трехэтажные дома сменились пятиэтажными, их вытеснили кирпичные семиэтажки, но и этого оказалось недостаточно и теперь новые дома строились прямо поверх старых. Эти разноцветные громады камня и металла нависали друг над другом, переплетались, упирались в соседей железными рейками-распорками, потом рейки обращались в застекленные дорожки-коридоры, и конца этому не было видно. Когда новый закон о застройке городских территорий выгнал мануфактуры на окраины, казалось, что теперь-то Столица расправит плечи и задышит полной грудью, однако даже это не помогло, и теперь над головами прохожих нависали целые острова из домов, домиков и домишек, переплетенные газовыми магистралями, медными змеями водопровода и толстыми хоботами электрических проводов с которых черными фестонами свисали клочья паутины и какой-то промышленной грязи, казавшейся невероятно древней, почти доисторической.