— Ты ненавидишь меня?
— Я не умею ненавидеть. Даже не вполне понимаю, что это означает. Но мне тяжело, да.
— А чего пожелал бы ты сам, будь у тебя такая возможность?
— Я уже говорил. Разбить свою печать, освободиться, вернуться домой. Моей силы на это вполне хватит. Но я не могу чего-то желать для себя. И не питаю ложных надежд. Люди чересчур трясутся над своими желаниями. Они думают, что с моей помощью могут изменить свою жизнь.
— А это не так?
— Нет. И у тебя это не получилось. Ты просто продлил себя в будущее. Это не самое худшее желание, но и далеко не самое оригинальное.
— Скройся с глаз моих, — выдохнул Асад, сжимая кулаки.
Джинн исчез — Асад это почувствовал. Юноша-старик сунул руки в карманы и поднял глаза.
Он сразу же понял, куда привели его ноги: это был китайский квартал на самой окраине Столицы. Покатые крыши, маленькие магазинчики, за витринами которых таинственно мерцали огоньки свечей, повозки с тентами-гармошками (с повозок продавали необычно и остро пахнувшую еду), наперсточники, предсказатели судеб в цветастых халатах, проститутки с равнодушными раскосыми глазами, тощие собаки, роющиеся в мусоре, и, конечно же, неизменные опиумные курильни.
Он уже был здесь, и чем дальше, тем чаще сюда приходил. Асад постучал в одну из дверей над которой тускло мерцал зеленый фонарь, дверь открылась и из темноты ему в лицо пахнуло горячим воздухом, благовониями и воспоминаниями. Девушка с длинными черными волосами (сперва Асаду показалось, что на ней кимоно, но «кимоно» оказалось просто длинным полосатым халатом) равнодушно улыбнулась ему, взяла за руку и провела по узкому коридору в один из «приватных залов» — маленькую комнатку с кучей подушек на полу и широким топчаном.
Он принял из рук девушки тонкую трубку, затянулся и повалился на подушки, чувствуя, как от кончиков пальцев к солнечному сплетению потянулись щекочущие лучики невидимого тепла.
Все очень просто, джинн: я хочу быть счастливым. Это настолько просто, что даже ты не можешь мне помочь. Тебе нужно конкретное желание. Но беда в том, что мне оно тоже нужно. У меня осталось последнее, и это как последний патрон в стволе: проще выпустить его себе в голову.
Тысячи дверей, тысячи возможностей; ты можешь открыть любую, но после этого все остальные окажутся закрытыми. Можно ли представить себе более изысканную пытку?
И что самое паскудное, так это постоянное чувство, что решение — вот оно, что нужно лишь небольшое умственное усилие, и я все пойму, что То Самое Желание есть, оно существует, и это просто я такой дремучий идиот, что не вижу его, не вижу очевидного решения.
Знаешь, чего я хочу на самом деле? Стереть из памяти тот момент, когда я нашел печать в старой книге, забыть о самой возможности выбора, потому что это — страшное, непомерное бремя… но в какой момент чудо стало для меня инструментом пытки? Может быть, дело вовсе и не в чуде? Нет, нет, не в чуде, конечно…
А, может быть, в этом все и дело? Вернуться в прошлое, начать все сначала, прожить жизнь иначе… но как — «иначе»?? Я не умею иначе; это только дурак может думать, что вот, мол, вернусь в прошлое с тем багажом знаний, что имею сейчас, и ка-а-а-а-ак проживу все заново как надо! Не проживешь, балбес, не проживешь, потому что от себя ты никуда не убежишь, себя ты не изменишь никак, вот в чем фокус…
Аллауд-Дин прожил со своей любимой женщиной новую жизнь, жизнь простого счастливого парня, но это лишь потому, что он всегда им был. Он просто стал самим собой, а кем стать мне?
Деньги у меня есть, власти я не хочу, с любовью у меня не сложилось. И теперь я хочу понять, чего я хочу. Звучит как желание.
Вот что нужно было загадывать в самом начале.
Или… сделать так, чтобы ничего больше не хотеть?
Бред. Отсутствие желаний — смерть. Но их наличие — мука. Кто, кто так сделал?! И как это изменить? Мерлина бы сюда… Он бы что-нибудь придумал… Может, пожелать стать самым умным человеком в мире? А что если тогда я пойму, что решения у этой задачи нет? К черту. Все к черту.
Асад сделал еще одну затяжку и провалился в мягкую тьму.
Упавший на лес утренний туман пах мхом, холодом болота и грибами. Он тянул свои бледные щупальца из влажных оврагов, стлался по земле, но утреннее солнце резало его своими лучами, превращая в серые полосатые лохмотья, висевшие над поляной словно старые грязные тряпки.
Где-то в чаще мерно звенела кукушка, и Асад машинально принялся считать ее «ку-ку», но потом улыбнулся и тряхнул головой: с подсчетом его лет кукушка в любом случае ошиблась бы.