Глава тридцать четвертая
Дверь открыла она.
— Скажите, Артур Ригер дома?
Мне показалось неприличным просить эту женщину позвать отца. Тем самым я как бы признал ее своей мачехой, а мне не хотелось этого.
— Присядьте вот здесь, — сказала она. — Сейчас позову Артура.
Я присел. Давая понять, что я попал в немилость, меня заставили долго ждать. За тонкой перегородкой находилась кухня, и мне пришлось выслушать бесконечно нудный разговор.
— Брюква?
— Говорят, в ней витаминов побольше, чем в моркови.
— А Фредиса опять пригласили на кофе к министру.
— Ну что ты суешь мне этот журнал, ведь он прошлогодний.
— Откуда я знаю, что тебе нужно.
— Там где-то должен быть рецепт пудинга из брюквы.
— Терпеть не могу пудинга из брюквы.
— Я тоже. Но Фредис просил разыскать. Ему нравится.
— Что вечером?
— Вечером?
— Чем думаешь заняться вечером?
— Не знаю.
— А я — спать.
— Надо бы кран починить.
— Ну его к черту, этот кран.
— Фредис говорит, вода капает так громко, он не может заснуть. Вода каплет ему прямо в уши!
— Пускай сам починит.
— Ну, будь добренький.
— А что я буду с этого иметь?
— Знаешь, в «Женскую обувь» привезли новые туфли. Как раз мой размер.
— А что я буду с этого иметь?
— Я даже примерила.
— Но куда запропастился наш гаечный ключ?
— И стоят всего-навсего тридцать пять рублей.
— Я, пожалуй, привинчу этот кран. А то у Фреда, чего доброго, нервы окончательно развинтятся.
— Может, до завтра пара заваляется. У меня там знакомая продавщица.
— И в старых походишь. А потом ведь туфель у тебя хоть отбавляй. Или лучше вызвать слесаря? Что будет на ужин?
— Пудинг из брюквы.
— Терпеть не могу брюкву.
— Я тоже, но Фредис обожает брюкву.
— А чего это Фредис так рано сегодня?
— Это не Фредис! К тебе пришел твой сын. Тот, который скульптор.
— А!
— Ждет в гостиной.
— Кхм.
Хлопнула дверь, отец пошел в обход по коридору, хотя удобней всего было б говорить со мной из кухни, через стену. На мгновенье он остановился перед дверью гостиной, и я отчетливо расслышал его негромкое дыхание, шипение горелки на кухне, еще какие-то звуки. «Плак, плак», — покапывал невидимый кран.
— Здравствуй, — сказал отец, переступив порог.
На плечи у него была наброшена серая домашняя куртка, лицо гладко выбрито. «Должно произойти чудо, чтобы Ригер-старший хотя бы день остался небритым». У меня в ушах зазвучал его голос. Напрасно я пытался припомнить, когда и по какому поводу были сказаны эти слова.
— Что случилось? — спросил отец. Я у него еще ни разу не был, действительно, случай чрезвычайный! И тут же он задал предельно бессмысленный, преглупый и все же типичный для него вопрос:
— Неужели розы померзли? — спросил он.
— Да, — ответил я, — снега выпало мало, розы померзли. Впрочем, наверняка узнаем только весной.
— Да. — Отец пододвинул поближе стул и сел на него. — Снега выпало мало. Снял бы все-таки пальто.
— Ничего, — ответил я. — Я на минутку. Знаешь, Рудольфа посылают в Египет!
Не понимаю, как у меня вырвалось, я и не думал этого говорить. Но шипение горелок за стеной прекратилось, и мне показалось, я вижу точеное женское ухо, приникшее к стене.
— Как же так? — произнес отец. — Ведь брат его служил в эсэсовском легионе!
— А сам он служил в Красной Армии!
— Но с его-то здоровьем. Он же дышит одним легким!
— Говорят, в Египте воздух сухой и чистый.
— С каких это пор безвестных инженеров стали посылать за границу?
— Значит, он не такой уж безвестный, как ты полагал! Значит, сочли его достойным, раз посылают.
«Плак, плак», — капал невидимый кран.
— Эта поездка его доконает, — сказал отец. — Перемена климата! Начальство сознательно посылает его на гибель. Он должен беречь себя.
— Он будет беречь себя.
— А Фанния, Андрис, они тоже едут?
— Нет, Фанния, Андрис останутся здесь.
— Ах, вот оно что. Видимо, парня посылают ненадолго.
— Да, — сказал я, — совсем ненадолго.
Равнодушный чурбан, неужели ты ничего не понял? Где твоя адвокатская проницательность? Неужели ничего не прочел у меня на лице?
— Принимай витамины, — сказал отец. — Иначе весь пожелтеешь. Так ты говоришь, розы померзли? Выходит, весной мне незачем к тебе ездить.