Он надеялся, что его отыщут, но с каждым днем все труднее становилось поддерживать в себе надежду.
А если не найдут?
Часом позже, на закате, он сидел, прислонившись к брусьям.
А если те, кто меня ищут, потеряли надежду? Если счастье от меня отвернется? И я останусь в клетке на веки вечные? Тогда остается одна надежда — на время. Остается надеяться на снег, на солнце, на ржавчину. Рано или поздно ржавчина источит проклятую клетку.
Время работает на меня, но мне от этого не легче.
Слишком уж различные скорости, с которыми движемся к концу.
Черепашьим шагом ползет клетка навстречу смерти. Я же птицей лечу. И недалек тот миг, когда пронесусь над черепашьим панцирем, и разыграется моя трагедия.
Трагедия, актеры на котурнах? Неужели забытые слова обрели новый смысл на забранной решеткой сцене клетки? Маски? Игра? Железный хлам! Но хлам этот держит меня в плену, и, сколько б я ни изощрял свой ум, мне не открыть двери клетки. Ибо некий изощренный мерзавец придумал столь остроумный запор, что изнутри его невозможно открыть. В моем распоряжении нет инструментов, нет рычага, чтобы раздвинуть брусья. В моем распоряжении лишь моя жизнь, моя воля.
Я повелитель клетки, в то же время ее подданный. Я гражданин клетки, в то же время — ее президент.
Смейся, паяц, смеяться тебе дозволено!
Сильный ломает брусья. Слабый над ними подшучивает. Сильный крушит клетку. Слабый создает философию клетки.
Только с нею и возможна жизнь в клетке.
Разве мне нужны законы, если я один? Разве мне нужна мораль, если я один? Разве мне нужна этика, если я один? И разве мне необходимо мое «я», если я один?
Чего бы я ни отдал за то, чтобы хоть пять минут поболтать с последним дураком на свете! Сам по себе человек ничто, лишь в общении с людьми он становится человеком. Азбучная истина, но только в клетке мне захотелось во весь голос звать человека. В этом мире я чаще бегал от него.
Я сам себе раб. Я сам себе собственник. Я сам себе судья и сам себе палач. Могу утешаться, играя словаи; я сам топор, сам колода, но без людей не могу обойтись.
Казалось бы, мне только и радоваться. Наконец-то никто не делает замечаний, что утром надо бриться, чистить зубы, умываться. Вечером меня никто не потянет за уши в ванную, не заставит тереть мочалкой ноги.
Теперь не надо экономить деньги на бензин, на новые чехлы для сидений в машине. Не надо оплачивать счета за газ, квартиру, электричество.
Наконец-то я достиг идеала бережливости, и жизнь обходится предельно дешево.
Я обладатель прекраснейшего жилья на свете — клетки. Ибо в ней воплотился мой сокровенный замысел — слияние интерьера с природой.
Природа входит в интерьер, становится частью его. Так я говорил когда-то. И я убежден, если и дальше все пойдет своим чередом и меня не отыщут в ближайшее время (приготовимся к худшему), то и сам я превращусь в часть интерьера, сольюсь с природой в гармоничное, нерасторжимое единство. Обрету наконец высшее блаженство, буду избавлен ото всех забот. От забот по поддержанию собственной жизни.
Пока еще приходится дышать, отправлять естественные потребности, впрочем, чего уж там — сущая безделица, но все-таки приходится есть, пить, догрызать орехи, они наперечет. Да, меню как у гурмана, жаль вот, шампиньоны все вышли.
Оставьте мне мои заботы, больше ни о чем не прошу.
Так-то, досточтимая клетка!
С каким наслаждением я сейчас бы выслушал крик Эдите: «А ну, марш в ванную!»
Или: «Нам нужен новый ковер, старый совсем истерся».
Где ты, мой генерал, почему не спешишь на выручку своему плененному ветерану?
Как хорошо, что я остался сам для себя и время от времени могу с собой поговорить. Еще, чего доброго, возомню, что у меня есть интеллект, раз до сих пор не умер, не сошел с ума?
А может, клетка — изощренная форма сумасшествия?
Берз расхаживал по клетке, стучал палкой по брусьям. Брусья звенели. Брусья были настоящие. Крепкие брусья. Клетка была формой грубой силы.
С каким удовольствием я бы выпил сейчас водки, подумал Берз. Странно, живя на свободе, лечась от подагры, я не пил ни капли. Истязал себя, как инквизитор. Как садист, обращался со своими желаниями! Строгий режим и диета. И вот результат. Какой прок от них в клетке? Без подагры мне скучно. Похоже, что и подагра от меня отступилась.
На воле у него частенько болела голова. Вероятно, от давления. Теперь же никаких головных болей. А может, оттого, что он ничего не читал. В глаза не видел книг, газет, журналов. Очень успокаивает. Выправилось зрение. Он совершенно отчетливо различал отдаленные веточки, листочки, шишки на елях, на воле же приходилось пользоваться очками. Они остались на дороге, в песке, после того печально-памятного удара.