— Вы не знаете меня, а уже делаете какие-то выводы, — перебил он.
— Хочу узнать, — спокойно произнёс я.
Ильин сурово спросил:
— Любопытно знать зачем?
— Имею я право на простую человеческую любознательность?
— Конечно.
— Благодарю вас. Чтобы устранить возможные недоразумения, хочу вам сказать: меня интересуют в сегодняшнем нашем разговоре кое-какие подробности о супругах Залесских.
— Я так и понял.
— Ну и прекрасно… Вы были с Залесским друзьями?
Ильин мгновение помедлил.
— Говоря честно, так и не стали.
— А Залесскую, тогда Кирсанову, вы хорошо знали?
— Достаточно.
— Как? По учёбе, общественной работе или вне студенческой обстановки?
— По учёбе не сталкивались. По общественной работе-приходилось. Она была в студкоме. Я тоже. Как вы говорите, вне студенческой обстановки встречались. На лыжах ходили, летом — в походы…
— А ближе? Например, на вечеринках?
Ильин повёл плечами. Мне показалось, кулаки в кармамах кожанки плотно сжались. Будто даже кости хрустнули.
Или это скрипнула кожа куртки…
— На се свадьбе не гулял.
— А была она, свадьба?
— Не знаю.
— Но об их связи вы знали? Это было как раз на четвёртом курсе.
Он посмотрел на меня недобро. Хмуро посмотрел. Или печально?
— Николай Гордеевич, мне кажется, наш разговор вас задевает.
— Задевает, — сказал он. — Потому что я считаю отношения между мужчиной и женщиной прежде всего их личным делом. И только их. Можно осуждать или одобрять общественное поведение человека. Но касаться интимной стороны жизни-полагаю неправильным.
— Происшедшее с Залесской вы считаете делом общественным или личным? — Я произнёс эти слова намеренно жёстко.
Я видел — он растерялся. Во всяком случае, ему понадобилось время, чтобы подыскать нужный ответ.
— Единственное, о чем можно говорить, это о её обязанности по отношению к сыну…
— И ещё вопрос. Вы здесь поддерживали с Залесскими прежние отношения?
— Какие прежние?
— Мне кажется, вместе проведённые студенческие годы сближают… Тем более-вдалеке от родных мест.
— А мне здесь не до туристических походов и лыжных прогулок.
— Значит, вы не встречались, например, за праздничным столом или просто не проводили вечер, вспоминая Вышегодск?
— Специально-нет. Может быть, перебрасывались несколькими фразами на улице. И все.
— С кем? С Валерием или с Аней?
— С обоими.
— Вы питаете неприязнь к кому-нибудь из них?
— Мне кажется, мои личные чувства не имеют никакого отношения к делу, — отрезал Ильин.
Резкий тон, каким были произнесены эти слова, меня немного задел. Но я постарался спросить как можно спокойнее:
— Николай Гордеевич, вы не помните, о чем шла речь на собрании работников совхоза в конце мая? — Он поднял брови. — Когда вы выступали в клубе.
— Наверное, о посевной. Во всяком случае, не о балете.
— Отдавая дань вашему остроумию, хочу напомнить, что я приехал сюда не цветочки разводить. И копаться иной раз в чьих-то интимных отношениях для меня не хобби, а работа… На сегодня у меня вопросов больше нет.
Он, ни слова не говоря, расписался в протоколе, как мне показалось, не читая, и ушёл, холодно попрощавшись.
Я встал у окна, но так, чтобы меня не было видно с улицы.
Главный агроном быстрой походкой вышел из двери, надел шлем, одним рывком завёл мотоцикл, сел на сиденье и рванул с места.
Растрёпанный пёс, который всегда дремал на крылечке конторы, от неожиданности вскочил и, сжавшись, трусливо смотрел вслед удаляющемуся мотоциклу.
Странно вёл себя Ильин. Настораживающе.
Я перечитал его показания. И пожалел о том, что не сохранил на бумаге те моменты, когда он был язвителен и раздражён. Ведь на эмоции я не имею права. В душе — сколько угодно. В документах же должны быть сухие факты. А как важно отразить состояние человека. Да, жаль, что я не имел возможности сегодняшнюю беседу записать на магнитофон. Потому что видел, чувствовал — за его неприязнью кроется нечто. Что именно, я пока не знал. Не будет же человек ни с того ни с сего раздражаться и ожесточаться.
Может быть, ему не понравилась моя физиономия?
Тоже бывает. Или гордыня? Как-никак-он главный агроном, имеет некоторую власть над людьми… Кто-то из великих говорил, что не всякому человеку власть по плечу. А тут какой-то следователь осмеливается затронуть начальственную персону. Мне с такими людьми приходилось сталкиваться не раз. Я вспомнил, как разговаривал с ним по телефону директор совхоза. «Не в службу, а в дружбу…» Ведь Емельян Захарович ему в отцы годится. Не говоря уже о том, что руководитель — он, Мурзин.