— Наверное, Евдокия Дмитриевна, моя хозяйка. Я спал.
— Вы, значит, не помните, что с ним было?
— Откуда! Узнал только наутро.
— Вы спали и ничего не слышали?
— Не слышал. Проснулся только утром.
— Хорошо. Станислав, какие взаимоотношения были в семье Залесских?
— По-моему, они отлично умели жить вместе, хотя и любили друг друга…
Я посмотрел на него почти с удивлением. Откуда у молодого парня такая формулировка?
— На основании чего вы это заключаете?
— Я доверяю прежде всего своим чувствам.
— Видите ли, для протокола чувства — вещь в какой-то степени нематериальная…
— А мне кажется, это, самое главное, — сказал он твёрдо.
— Хорошо. Давайте дальше. Вы, наверное, говорили с Залесским о жизни?
— Очень много.
— К примеру, как он относится к супружеской измене?
— Вы меня извините, но это мещанские разговоры.
— Понимаете, нам все-таки придётся остановиться на данном вопросе… важном для следствия. Как он относился к этому?
— По-моему, широко, по-современному…
— Конкретнее. Говорил ли он вам о том, что подозревает жену? Его реакция на это?
— Нет, он не подозревал её. Следовательно, какая может быть реакция? Помню, её уже увезли в район, он сидел на крыльце и выступал: «Зачем она это сделала?
Главное — жизнь. Все можно понять и простить. Зачем она это сделала…» Думаю, для него превыше всего было счастье Ани. Ну, а если изменила, что ж, жизнь есть жизнь.
Валерии, как мне кажется, понимал все это и мог простить. Он, повторяю, был большой души человек. Не копался в мелочах. Не захотел быть агрономом, бросил институт, захотел увидеть свет — пошёл простым моряком на корабль, решил написать роман о целине — поехал за— тысячи километров. И уж, конечно, какая-то там измена его не перевернула бы.
— А роман он написал?
— Сказал, что собирает материал пока… А потом… До этого ли было?
Итак, Залесский тоже без пяти минут агроном. Сведение интересное. Новое. Надо бы ознакомиться с его автобиографией в отделе кадров.
— С Аней они познакомились в институте?
— Да, она училась курсом младше.
— Интересная собой?
— Хорошее, славянское лицо, что-то в ней было… Между прочим, у Ципова есть плёнка. Можете посмотреть.
— Кто такой Ципов?
— Он сейчас вместо Валерия в клубе. И ещё киномеханик. Залесский добился покупки киносъёмочного аппарата. Любительского. Полезное дело задумал — кинохронику совхоза. При нем отсняли несколько мероприятий. На одной, кажется, есть Аня…
После допроса Коломойцева я пошёл в совхозный клуб.
Там было холодно и сыро. Пахло гуашью. Я прошёл через коридор в зрительный зал. Никого. На окнах — тёмные шторы. Только одно, с поднятой гардиной, пропускало свет.
Грубо зашитый посередине экран, на стенах транспаранты.
Откуда-то доносились приглушённые звуки гитары.
— Кто здесь есть?
Внезапно колыхнулся экран, казавшийся намертво вделанным в стену, и высунулась голова с залихватским огненно-рыжим чубом:
— Мы.
— Кто мы?
— Ципов. Проходите сюда, если есть дело.
За экраном — стена, за ней — маленькая комнатка, заклеенная афишами кинокартин. Особенно здесь благоволили к Чурсиной…
Как можно разместить на таком пространстве письменный стол, диван с лоснящимися валиками, шкаф и три стула — было непонятно.
Я смотрел на веснушчатого паренька — а Ципову было отпущено столько веснушек, что хватило бы с лихвой на дюжину парней, — я мне вспомнилась песенка из мультфильма «Рыжий, рыжий, конопатый…».
— Слушаю вас, — важно произнёс завклубом. Мне едва удалось сдержать улыбку. Как это было сказано!
Я представился. Изложил цель моего прихода. Паренёк спросил:
— Где будем просматривать? Вам, конечно, лучше, чтобы экран был побольше?
— Хотелось бы…
— Тогда в зале.
Мы перешли в зрительный зал. Ципов установил небольшой любительский проектор, достал кассеты.
— Какой камерой снимали?
— Шестнадцать миллиметров. «Киев». У меня готово.
Можно начинать?
— Да, пожалуйста.
Он опустил штору и начал колдовать над аппаратурой.
— Это не «Колос», конечно, но тоже кино.
— А что такое «Колос»?
Ципов показал рукой на заднюю стенку клуба, где чернели окошечки кинопроекторов:
— Моя основная техника.
— Понятное дело. У меня к вам просьба: говорите, кто на экране. Я ведь никого не знаю.
— Будет сделано… Поехали.
Застрекотал моторчик, на белом полотне высветился прямоугольник, и на экране возникла летняя крылатовская уяица. С качающимися от ветра тополями, с сонными домишками. Улица тоже качалась, дорога металась из стороны в сторону, будто оператора шатало, как пьяного.